Пролегомены российской катастрофы. Трилогия. Ч. I–II - Рудольф Георгиевич Бармин

величинами — репрессированных около 4 млн человек, расстрелянных около 800 тысяч за 1921–1953 годы. Так, некто Д. Лысков констатирует: «В период тридцатых сороковых и начала пятидесятых годов имела место антиконституционная практика… Ее крайним выражением стали… массовые репрессии, произвол, депортации. Репрессиям было подвергнуто 3 778 234 человека, из них 786 098 расстреляно. Депортировано 2 300 000 человек» (Лысков Д. Сталинские репрессии. Великая ложь ХХ века. М.: Яуза, ЭКСМО, 2009. С. 267). Непонятно по каким причинам, как и пробольшевистские авторы, Лысков замалчивает преступления ленинской клики против народа за период с конца 1917 года по 1920 год — годы наиболее повсеместных массовых расстрелов, когда расстреливали больше, чем изолировали в тюрьмах и лагерях, так как последних катастрофически не хватало.

Значительные расхождения у разных авторов в величинах жертв многолетнего большевистского террора свидетельствуют об одном точная статистика большевистского террора никогда не велась, она была совершенно не в интересах большевистских вождей и тюремщиков. Сохранились лишь отрывочные данные по отдельным ведомствам, которые в сумме и дают далеко не полную картину по данной проблеме. Отсюда и разнобой в величинах жертв, то преувеличенный, то явно заниженный, ибо, как утверждает Г. Иванова, «статистика ГУЛАГа никогда не учитывала число расстрелянных заключенных, а также умерших в пересыльных тюрьмах и во время этапов» (Иванова Г. М. История ГУЛАГа. 1918–1958. Социально-экономический и политико-правовой аспекты. М.: Наука, 2006. С. 179).

Террористический режим неутомимо расширял список «врагов народа», как прямых, так и косвенных. Если первые подлежали физическому уничтожению или изоляции, то вторые ущемлялись в политических правах, лишаясь избирательного права, автоматически попадая в категорию лишенцев. Эта категория появилась в конституции РСФСР 1918 года (ст. 65), автоматически вошла в конституцию РСФСР 1925 года (ст. 69) и была пролонгирована в ноябре 1926 года в «Инструкции о выборах городских и сельских Советов», расширившей круг лиц, лишенных избирательных прав. В 1927 году в СССР в сельской местности было 3,6 % лишенцев, в городах — 7,7 %. В 1929 году избирательных прав лишили еще большее количество граждан: на селе процент лишенцев увеличился до 4,1, в городах до 8,6.

Лишение избирательных прав влекло за собой значительное ухудшение материального положения. Попавшего в список лишенцев человека увольняли с работы, исключали из профсоюза, могли выселить семью, повышали налоги, а в тридцатые годы лишали продуктовых карточек, автоматически поражали в правах членов его семьи, исключали детей из школ и вузов. И это несмотря на то, что большинство лишенцев ни по происхождению, ни по социальному положению не принадлежали ни к эксплуататорам, ни к политическим противникам большевиков (да и какие эксплуататоры и враги могли быть в тридцатые годы?! Б.) (указ. соч., с. 74).

Иезуитские, невыносимые условия существования в СССР родили в конце двадцатых начале тридцатых годов первых невозвращенцев. В первую очередь бежали на Запад работники заграничных советских представительств. Так, в 1926 году покинули торговый аппарат СССР за границей 38 человек, в 1927 году 26, в 1928 32, в 1929 — 65, в течение первого полугодия 1930 года 43 человека (указ. соч., с. 75).

Излагая кратко историю ГУЛАГа, необходимо отметить, что для всех периодов его существования характерна была дикость в расправах с жертвами, попавшими в орбиту этого кровавого монстра.

Так, за 1918–1919 годы в Петрограде было убито 550 священников, по стране 10 000. Многим священникам перед убийством отрубали носы, уши, вырезали щеки, выкалывали глаза затем отрубали головы. В городе Богодухове монахинь, не пожелавших уйти из монастыря, привели на кладбище к раскрытой могиле, затем им отрезали сосцы и живыми бросали в яму, а сверху старого монаха, и всех засыпали землей (Мирек… С. 276, 277).

Необходимо отметить, что большевики проявляли к священнослужителям особую лютость. Понимали, что в «пролетарском» государстве не могут сосуществовать две идеологии православная и коммунистическая. Первая была добродетельна, поощряла любовь к ближнему, благотворительность и другие добродетели. В дореволюционной деревне еще господствовали патриархальность и религиозность, деревня почти не знала полицейского, но хорошо знала старосту и священника. Их авторитет был велик. Русский крестьянин не представлял себя вне общности с храмом и священником, его быт был пронизан молитвой и православными праздниками, которых вместе с воскресеньями и «царскими» днями набиралось около четверти года. «Государственные законы стояли на страже соблюдения этих традиций и запрещали помещикам принуждать крестьян к труду в эти дни» (Козлов С. А. Аграрные традиции и новации в дореформенной России (центрально-нечерноземные губернии). М.: РОССПЭН, 2002. С. 119).

Этот аспект крестьянской жизни многодневность отдыха советскими идеологами скрывался, упор делался на изнурительную ежедневную работу на крепостника-помещика. Заведомо лгали. Это в сталинской деревне в течение десятилетий крестьянин гнул спину на новых рабовладельцев, в течение многих лет — без выходных.

Итак, духовная жизнь добольшевистской деревни вращалась вокруг храма и священника, призывавшего прихожан бороться с грехами, любить ближнего и пр. И поэтому, когда власть захватили большевики, они в первую очередь повели борьбу с враждебной им православной идеологией и священниками распространителями «опиума для народа». Любовь к ближнему была заменена на вражду всех против всех в городе против собственников всех мастей, управленцев, носителей культуры; в деревне против «столыпинских дворян»: кулаков и отрубников, которые зачастую оказывались середняками. Священники призывали к умиротворению и расплачивались жизнью. Их убивали, живыми топили в колодцах и реках, чтобы не мешали утверждению новой идеологии, коммунистической нравственности.

Св. Григорий Богослов: «Чем чище сердце, тем оно доверчивее».

Доверчивость была широко распространена в добольшевистской России, крестьяне не знали, что такое замок, и на дверях своих изб никогда замки не вешали.

Между предпринимателями существовала атмосфера доверия. В Москве сибирский предприниматель Иван Кулаев брал товаров в долг на сотни тысяч под честное слово с рассрочкой на год. И такое было обычным явлением (Кулаев И. Под счастливой звездой. Записки русского предпринимателя. 1875–1930. М.: Центрполиграф, 2006. С. 70).

Так по закону сердечной доверчивости и жила почти вся Россия.

«До октября 1917 года подданные России были защищены от произвола земскими учреждениями, гласностью и независимыми судами» (Волков О. Погружение во тьму. Из пережитого. М.: Советская Россия, 1992. С. 238).

По утверждению мемуаристов, прошедших тропами ГУЛАГа двадцатых сороковых годов, российское общество до революций 1917 года было в целом нравственно здоровым, чище морально, люди были более совестливы, менее жестоки, более милосердны, еще Бога боялись, греха. Большевики освободили их от этих «химер».

Оплотом православной нравственности было крестьянство, как подавляющее большинство населения России, деревенские священники и храмы. И чтобы уничтожить православную культуру, необходимо было уничтожить крестьянство, священников и храмы.

И в течение примерно двадцати лет эта