Оникромос - Павел Матушек

чтобы когда-либо чувствовал себя так плохо после алкоголя. Похоже, эти ублюдки из агентства Молака подсыпали ему что-то в бокал. Баркельби знал, что они способны на такое и не брезгуют любыми методами, если есть такая возможность, но не понимал, зачем им это понадобилось. Ведь он послушно исполнял приказы. Ответил на вызов и в соответствии с контрактом, заключенным с Молаком много лет назад, без промедления прибыл в Локудон. Это обычная процедура. Он проходил через нее много раз. Каждый агент, работающий в провинции, вдали от сердца Бритинейской Империи, далеко от Локудона и Матери Императрицы, обязан время от времени появляться в столице, чтобы очиститься от токсичных влияний чужих Беленусов. Однако на этот раз случилось нечто иное, нечто неожиданное. По какой-то причине его опоили, отравили и бросили в месте, ничуть не напоминавшем комнату, которую Баркельби снял два дня назад в одной из маленьких портовых гостиниц. Почему? Он понятия не имел.

Ноги Баркельби оказались под узкой койкой, прикрученной к стене, голова же упиралась в толстые металлические трубы. Он ухватился за них, подтянулся и сел. Состояние не ухудшилось. Лишь слегка усилилась далекая головная боль, но пока новых приступов тошноты не намечалось. Вероятно, желудок уже успел полностью очиститься от яда, и, судя по тому, что рвота не успела засохнуть, это случилось не более двух-трех часов назад.

Баркельби не мог определить, как долго лежал без сознания, прежде чем его начало рвать. Он рефлекторно потянулся к подмышке, к кобуре и с облегчением нащупал массивный приклад Зерготта. Тот уже много дней находился в спящем состоянии и, конечно, не поможет выяснить, как они здесь вдвоем оказались, но уже сам факт того, что Зерготта никто не забрал, очень поднимал настроение. Баркельби очень хотелось солгать самому себе и увидеть в присутствии Зерготта довод, что он не под арестом, хотя в действительности одно не исключало другого, ведь этот пистолет нельзя просто так забрать. Если бы кто-то, помимо Баркельби, вынул его из кобуры, Зерготт тут же проснулся бы и со свойственным ему остервенением отстрелил бы вору яйца. Или стал бы настолько тяжелым, что придавил бы похитителя к полу и упивался его мучениями. Правда, теперь, когда Енеропейская война стала далеким воспоминанием, редко можно встретить человека, носящего при себе сознательное оружие, приписанное одному, конкретному владельцу. И хотя для большинства человек с таким оружием – редкое зрелище, Баркельби догадывался, что заперли его в комнате профессионалы, способные распознать, что он носит под мышкой. Эти деятели не могли не знать, чем им грозит прикосновение к пистолету, а потому в целях безопасности предпочли оставить Зерготта в покое. «Тем лучше, – подумал Баркельби, – и для них, и для меня». Он сжал в пальцах приклад, расслабился и мысленно направил свой разум вглубь оружия. Внезапно холодная сущность проникла в его кости. Такое знакомое чувство, настолько неприятное, что к нему невозможно привыкнуть, но в то же время связанное с ощущением собственного могущества и вызывающее устойчивую зависимость. Волосы вставали дыбом, сокращалось дыхание, усиливалась эрекция. Зерготт вернулся.

«Что это так воняет?» – спросил он хриплым шепотом, который слышал только Баркельби.

– Я.

«Невозможно. Это хуже, чем тот запах жидкого дерьма, который мне приходилось терпеть, когда ты лежал с дизентерией в боззоканском лазарете».

– Сам посмотри. Меня стошнило.

Зерготт был ментально связан с Баркельби, и если не спал, то видел, слышал и чувствовал то же, что и он, с той лишь разницей, что мог гораздо быстрее усваивать и анализировать импульсы, поступающие с органов чувств человека. Можно было не сомневаться, что пистолет до того, как заговорил, уже осмотрел всю комнату и успел составить свое мнение, однако он любил задевать, подтрунивать, оставлять язвительные замечания и вынуждать к ненужным, унизительным объяснениям.

«Ты чем-то обожрался? Нет. Забудь. Я не хочу знать. Лучше скажи, где мы?».

– Я пил водку с агентами Молака. Это последнее, что я помню. Я не знаю, как мы сюда попали и что это за место.

В мозгу Баркельби раздался мрачный смех – обычный, пронзительный звук, столь же раздражающий, как скрежет металла, трущегося о металл.

«Какой же ты идиот».

– Должно быть, они что-то добавили в водку. Я действительно ничего не помню, я…

«Не оправдывайся, кретин, а просто пораскинь мозгами. Ты же это постоянно ощущаешь. Эти легкие волны дурноты, проходящие по всему телу. Это твой ответ».

– Я не понимаю…

«Не удивительно. Встань, может быть, тогда начнешь что-то соображать».

Баркельби с трудом поднялся и встал, широко расставив ноги. Металлический пол покачивался у него под ногами. Баркельби был уверен, что это происходит из-за непрекращающегося головокружения, но вдруг понял, что помещение, в котором он оказался, – небольшая одноместная каюта, и тогда всё встало на свои места. Не было никакого яда. Только алкоголь и морская болезнь. Страшное похмелье настигло его на корабле посреди бушующего моря.

«Да-да, старина, тебя опоили и завербовали на флот. А теперь мы плывем в неизвестность. Надеюсь, тебя не назначили штатным уборщиком туалетов. Мне не охота целыми днями коптиться в человеческой вони. Посмотри, можно ли отсюда выбраться, найди какой-нибудь санузел и приведи себя в порядок. От тебя несет, как от куска фортачьего дерьма».

– Не указывай мне, что делать!

«Ладно, конечно, как хочешь. Сначала дверь, потом умывальник. Ты запомнишь или нарисовать инструкцию?»

– Да пошел ты!

У Баркельби не было выбора. Он неизбежно свыкся с этими раздражающими комментариями и едкими подколами Зерготта, потому что был неразрывно с ним связан. Это не значит, что Баркельби не мог избавиться от пистолета. Если бы он действительно этого хотел, то давно бы это сделал, но необыкновенные таланты сознательного оружия, несмотря на шизофренический дискомфорт в голове, позволяли чувствовать себя гораздо увереннее и безопаснее. Благодаря Зерготту не приходилось полагаться только на себя. Особенно в таких ситуациях, как эта. Баркельби был зависим от этого чувства безопасности, и его пугала мысль о возможной утрате оружия, поэтому он научился терпеть подлый характер Зерготта, и у него не было ощущения, будто в этих отношениях он потерпевшая сторона.

Нетвердым шагом он подошел к двери. Она не была заперта, поэтому без проблем удалось покинуть каюту. Баркельби двинулся направо по узкому коридору, далее по лестнице вниз и в другой коридор, чуть шире предыдущего. Здесь качка была особенно мучительной. К счастью, вдоль стен были натянуты веревки, за которые можно было держаться. С правой стороны находились два маленьких иллюминатора. Баркельби придвинул лицо к ближайшему и попытался разглядеть что-то за бортом, но увидел только бурлящую