Оникромос - Павел Матушек

Край воронки имел форму десятиугольника, хотя с этой точки наблюдения точно сказать было нельзя. Прямо перед ней обрывался другой конец древней улочки. Халцедоновые стены круто сходили вниз. Их неровную поверхность покрывали всевозможные выступы в виде кубов, угловатых шипов, луковичных наростов и полукруглых щитов. Они образовывали сложную систему платформ, пандусов и узких помостов, включенных в единую архитектурную структуру, производившую ужасающее впечатление. И дело здесь было не в колоссальных размерах, а в том, что скрывалось в системе всех этих пешеходных мостов, платформ и террас, заходящих друг на друга таким образом, что пространство между ними казалось натянутой тончайшей мембраной, которая слегка колыхалась и вибрировала беспокойной чешуйчатой зернистостью. Как будто снизу ее подпирала чуждая и крайне враждебная реальность. На самом дне халцедоновой воронки, далеко внизу, чернела угловатая форма, которая с большой высоты казалась крошечным сияющим самородком, но можно было догадаться, насколько она огромная. Наверняка, если спуститься ниже, иллюзия, вызванная значительным удалением, мгновенно исчезнет.

– Насмотрелись? – спросил Ракам.

– Я… Это… – Тенан безуспешно пытался выдавить из себя хоть какой-то осмысленный ответ.

– Хватит, – прервал его потуги начальник гвардейцев. – Сейчас я буду говорить, а вы постараетесь не перебивать меня. Вы можете иногда что-то спрашивать, но советую вам не злоупотреблять этой привилегией. Понятно?

Хемель и Тенан молча смотрели на него.

– Очень хорошо. Этого я и добивался. Мы спустимся вниз. Не отставайте. Не обращайте внимания на опустошенных и не вступайте с ними в зрительный контакт. Это преимущественно замины, но никаких трудностей с этим возникнуть не должно. Они, как правило, не агрессивны. Их занимает нечто другое. Я не знаю, что именно. Мне неизвестно, что заставляет их, не зная о существовании этого места, пытаться добраться сюда всеми возможными способами, но это, безусловно, полностью поглощает их. Настолько, что каждый из них рано или поздно должен войти под Камень. Пошли.

Они оставили позади каменные плиты древней улочки и стали спускаться по рифленым халцедоновым уступам, террасам, спускам. Иногда им на пути встречались замины, которые сидели неподвижно, напряженно вглядываясь в темную форму, лежащую на дне воронки. Попадались и перусы, их было намного меньше, но они были столь же глубоко погружены в созерцательный транс. И те, и другие вообще не реагировали на чужаков. Однако вскоре стало ясно, что некоторые из них лишь внешне напоминали горилоподобных и паукообразных обитателей Линвеногра. Когда Хемель впервые увидел это, то от впечатлений чуть не свалился с узкого помоста, по которому проходил. Он качнулся и прислонился к Тенану, благодаря чему смог восстановить равновесие. Ему никак не удавалось выкинуть из головы то, что он увидел. «Я знаю, Хемель, я знаю, иди, пожалуйста, смотри под ноги и не останавливайся», – шептал Тенан дрожащим голосом. И Хемель шел дальше, покорно, как автомат. Ракам не оглядывался назад, чтобы проверить, как у них дела. Он пер вперед, задавал постоянный темп и громко ругался всякий раз, когда перусы или замины, мимо которых он проходил, размывались в воздухе и превращались в бесформенные, смазанные пятна. Казалось, их тела состояли из плотного дыма, который развеивается от движений воздуха или магнитной близости того, кто теснее связан с реальностью Усимы. Правда, это был временный эффект, потому что тело мгновенно возвращало плотность и мерцающую четкость контуров, но нельзя было избавиться от впечатления, что они всего лишь нестабильная проекция, лишенная массы и будто пустая, вычищенная от того, что определяет их принадлежность к этому миру. Хемелю и Тенану, следовавшим за начальником гвардейцев, также удавалось вызывать подобный эффект, но он был гораздо менее впечатляющим. У тех, кого они встречали на своем пути, лишь слегка смазывался контур, а силуэт начинал нервно мерцать. Это, вероятно, как-то объяснялось, только они не знали как… Ясно было только одно: эти нестабильные, размытые существа, обманчиво напоминающие перусов и заминов, и есть те, о которых говорил Ракам, – опустошенные. Не похоже было, что кто-то из них собирается бежать отсюда.

Они спускались все ниже и ниже. Примерно половина пути была уже пройдена, когда халцедоновая терраса начала трястись у них под ногами.

– Стоять! Не двигаться! – крикнул Ракам.

Он остановился и медленно развернулся в сторону Хемеля и Тенана. Те неподвижно застыли. Вибрация набирала силу.

– Осторожно!

– Что происходит? – нервно спросил Тенан.

Громыхнуло, и мощный топот потряс воронку. Хемель и Тенан непроизвольно вжались в рифленую поверхность, а Ракам стоял и презрительно смотрел на них сверху. Гулкое эхо дребезжащей волной прокатилось по воронке, сотрясая кости. Стихло оно далеко не сразу. Потрясенный Хемель был уверен, что уже слышал этот характерный грохот. И много раз. Его трудно было спутать с другими шумами Линвеногра. Довольно часто тот свободно распространялся по городу, волновал водную гладь в каналах, срывал листья с деревьев, расслаивал осадок в глубоких чанах Компостной станции и медленно угасал в узких переулках Салоса. Каждый раз он звучал одинаково – словно где-то неподалеку захлопнулась гигантская каменная крышка. До сегодняшнего дня Хемель разделял убеждение большинства искателей, что этот звук сопровождает материализацию некоторых ксуло. Но только теперь, оказавшись намного ближе к его источнику, понял, что это не правда. Хемель посмотрел на Тенана. Эктоплазматический вырост перуса осторожно высунулся из тела. Глядя на Тенана, замин попытался собраться с мыслями и тут же вспомнил о Ракаме. Начальник гвардейцев был всё еще здесь. Он стоял над ними и мрачно улыбался.

– Что это было? – спросил Хемель, глядя ему в глаза.

– Камень, – ответил Ракам. – Он снова перевернулся.

– Что?!

– Увидите. Внизу.

Эркенон

Альфред хорошо знал, каково это, когда амбиции не соответствуют тому, что приносит жизнь.

Казалось, он обречен на успех. Он вырос в богатой семье, учился в престижных школах и обладал художественным талантом, который мог развивать с детства, потому что родители не жалели денег на поддержку его способностей. Тем не менее, картины Альфреда не продавались. Критики утверждали, что они «никакие», а он даже не сердился на них, когда читал отзывы. Он много работал над каждым полотном, но позже, когда рассматривал уже готовые работы, ощущал то же самое, что и критики. В итоге все картины оказывались в мусорном ведре. В них не было ничего примечательного. Процесс рисования, несомненно, был прекрасным, эмоциональным приключением, экспедицией вглубь себя, но конечный результат всегда разочаровывал. Альфреду казалось, что эти картины не имеют к нему никакого отношения, и с тем же успехом их мог нарисовать какой-нибудь совершенно незнакомый человек.

Женщины воспринимали Альфреда так же, как критики его картины. У него не возникало проблем с тем, чтобы подцепить