Оникромос - Павел Матушек

внезапно задрожала. Альфред тут же покинул палатку. Неподалеку, в нескольких десятках шагов от нее, что-то вынырнуло из черного песка. Нечто, напоминавшее изогнутую колонну или огромное каменное ребро, медленно выросло до двадцати ярдов и неподвижно застыло. Тишина с болью врезалась в уши Альфреда. Он приблизился к объекту и стал внимательно изучать его. Сначала коснулся шершавой поверхности – она имела цвет окаменевшей пыли и была очень горячей. Альфред оглянулся назад. Все казалось таким нереальным. Художника не покидало ощущение, будто он снимается в шоу «Скрытая камера», спонсор которого – Томас Эркенон, но пока никто не выскочил из укрытия, чтобы указать, в каком месте затаился оператор. И это было самое странное.

Альфред приложил ухо к горячему камню и услышал отчетливое бульканье и плеск, словно внутри переливалась густая жидкость. Он отступил назад и только тогда заметил, что поверхность объекта напоминает пемзу и покрыта множеством мелких дырочек. Вдруг боковым зрением Альфред заметил какое-то движение и инстинктивно отшатнулся. Что-то напугало его. Он обернулся, но ничего не увидел. Альфред глубоко вздохнул. Это место сводило с ума. Неужели именно его имела в виду Элис?

Вновь что-то мелькнуло у границ поля зрения, и в тот же миг Альфред почувствовал прикосновение к волосам. Он начал кричать. Ноги сами понесли прочь. Лишь через несколько сотен ярдов он остановился, тяжело переводя дыхание. Увы, физическая форма никогда не заботила его. Отдышавшись, Альфред обернулся в сторону каменного ребра. Он не понимал, что происходит. Верхнюю и нижнюю часть объекта он видел отчетливо, но середина была размыта, словно окутанная тонким туманом. Альфред наклонил голову и вдруг увидел это прямо перед своим лицом. Зрение обмануло его. Это был не туман, а тонкая полоска мерцающей черноты, которая вышла из каменного ребра и помчалась за ним, извиваясь в воздухе. Он не успел среагировать.

* * *

Альфред пришел в сознание в частной клинике в Швейцарии. Всё тело болело, и он не мог ходить. С удивлением обнаружил, что прошло уже почти три месяца с того момента, как он заснул в самолете, и он ничего не помнит об этом периоде. Элис объяснила ему, что это побочный эффект процесса стимуляции, однако ничего страшного в этом нет, так как он может спокойно обойтись без этих воспоминаний. Она также посоветовала возвращаться к живописи постепенно, без спешки, прислушиваясь к собственным ощущениям.

– Моя ассистентка собрала здесь все материалы, которые вам могут понадобиться.

– То есть у меня, что получилось?

– Конечно.

– Откуда вы знаете? Я не чувствую в себе никаких перемен. Разве что у меня все болит, и я не могу сходить в туалет в одиночку.

– Это и есть показатель того, что процесс прошел успешно. Пожалуйста, не волнуйтесь. Боль пройдет быстро, и все вернется в норму.

– Мне не хочется думать, что бы со мной случилось в случае неудачи.

Элис посерьезнела.

– Вы это знаете. Сейчас это совершенно не важно.

– Когда я вернусь домой?

– Сначала вам следует восстановить силы. Обычно после пробуждения требуется три-четыре недели.

– Я действительно смогу снова жить в Нью-Йорке, и вы дадите мне спокойно работать?

– Так с этой целью всё и затевалось. Не так ли?

– Вроде бы да, но если все удачно прошло, то получается, я получил что-то бесплатно.

– Это верно, я оплатила все расходы, но, кажется, вы забыли о подписанном нами договоре. Моя семья имеет преимущественное право на покупку каждой новой картины.

– Они никогда не продавались. Вы заключили плохую сделку.

– Это еще предстоит выяснить. Допустим, каждый из нас действует на свой страх и риск. Мне надо идти. Отдыхайте. А потом приступайте к работе. Я с нетерпением жду результатов. Увидимся в Нью-Йорке.

* * *

Через месяц Альфред переступил порог своей нью-йоркской квартиры. Он навестил родителей, возобновил контакты, устроил несколько вечеринок. Сказал всем, что на самом деле вовсе не собирался шататься по всему свету, а сразу вылетел в Таиланд, где несколько месяцев посещал бордели. Ни у кого не было причин ему не верить.

Элис не вмешивалась в его жизнь и не торопила. Альфред вернулся к мольберту, когда почувствовал себя готовым. Когда же взялся за кисть, остановиться уже не смог. Он создавал образы, которые удивляли, ослепляли и вызывали странные чувства, напоминающие смутные воспоминания из раннего детства. Друзья бледнели при виде этих картин, а знакомая агент, которая из жалости согласилась на них взглянуть, застыла с открытым ртом. Через мгновение она схватилась за телефон и тут же стала договариваться о вернисаже в одной из самых престижных галерей Нью-Йорка.

Альфред был счастлив. В одночасье он стал знаменит. Первая по возвращении выставка имела невероятный успех.

Критики не могли им нахвалиться. Знатоки и любители искусства толпой валили в галерею и надолго застывали перед полотнами. Только коллекционеры были разочарованы, потому что все картины оказались проданы еще до того, как попали на выставку. Альфред встречался с торговцами лично. Их приводила Элис.

Все они принадлежали к семейству Эркенон.

Все могли прочесть в его картинах то, что могли понять только они.

Зерготт

Этот запах похож на жалобный стон раненого фортака, который, царапая когтями влажный дерн, ползет туда, где его не достанет второй выстрел. От такого смрада невозможно отделаться. Он оседает в мозгу резонирующими волнами неотступной тошноты и внезапными спазмами сгущающегося мрака, вызывающими приступы кашля и заставляющими бороться за каждый вздох. Надо было биться, сражаться, яростно пробираться сквозь вязкие слои плотного зловония, чтобы, преодолев бессилие и удушающую влажность, проникающую в легкие, медленно ползти на слабый желтоватый свет, влекущий, словно огни далекого маяка, что указывает дорогу в безопасный порт…

Баркельби очнулся, лежа на боку, на металлическом полу, в углу небольшого помещения, наполненного желтым светом. Вероятно, он остался жив только благодаря такой позе, которая не позволила ему захлебнуться собственной рвотой, хотя он был весь обмазан ею. Ее едкое зловоние разъедало глаза. Мучительная боль раскалывала череп и мешала думать. Баркельби стиснул зубы, сосредоточился на пульсации чудовищной боли и, воспользовавшись приемом, усвоенным у Зерготта в окопах под Боззоканом, вытеснил ее за пределы внимания. Полегчало. Раскаленная игла, обжигающая мозг, превратилась в далекий ноющий отголосок где-то на горизонте сознания. Теперь он мог спокойно обдумать свое положение. Интересно, не постарался ли кто-нибудь специально расположить его тело именно таким образом. Баркельби долго размышлял над этим, но в итоге пришел к выводу, что это маловероятно. Столь же маловероятно, как и то, что вчера он пил только чистую водку, потому что не помнил,