Оникромос - Павел Матушек

куртки, фланелевой рубашки, серо-коричневых тиковых брюк и высоких сапог. Качка на корабле по-прежнему вызывала у него легкую дурноту, но в остальном он чувствовал себя уже вполне сносно. Даже отдаленная головная боль перестала привлекать к себе внимание. Сэд незаметно, хотя и с явным интересом наблюдал за его действиями. Наконец не выдержал затянувшегося молчания и произнес:

– Я случайно заметил, что вы носите с собой.

«Ну вот! Его предупредили. В общем, жаль. Если бы не это, я бы уже давно добрался до него. Как ты думаешь, он сумеет смыться на этих длинных руках, когда я отстрелю ему ноги?».

– Ты прежде такое видел?

– Да, во время войны. Сейчас мало кому разрешают их носить. Почему он до сих пор у вас?

– Ты знаешь, что я не обязан отвечать?

– Конечно, простите, я не должен спрашивать.

Баркельби был доволен тем, в каком направлении шел разговор. Он закончил чистить одежду, вышел из ванной и тоже сел на пол, напротив Сэда. Он старался не смотреть на его раздвинутые бедра.

– Все в порядке, – сказал он. – Я не обязан, но могу. Но я хотел бы, чтобы ты тоже ответил на мои вопросы.

– Я согласен.

Поддавшись внезапному импульсу, Баркельби отказался от долгих подходов и спросил прямо:

– Куда мы плывем?

– На Нунталак.

«Поздравляю. Ты такой деликатный…»

Это название в первый момент ни о чем ему не сказало.

– Куда?

– Ну, знаете, на этот огромный остров, покрытый льдом, – спокойно пояснил Сэд, не выражая удивления незнанием Баркельби.

И тогда до Баркельби дошло.

– Это какой-то бред… – воскликнул он совершенно растерянно. – Там же ничего нет!

– Неправда. Есть несколько рыбацких поселений, один небольшой город и старая военная база, далеко на севере. Мы туда периодически доставляем еду, топливо и тяжелые ящики, наполненные каким-то железом. А бывает, и контрактников тоже.

«Он знает. И думает, что перехитрит тебя».

– Я понимаю…

«Пока достаточно. Не спрашивай больше об этом, иначе будешь выглядеть идиотом. Смени тему».

Баркельби не всегда соглашался с Зерготтом, но все же прислушался к его совету и спросил:

– А ты родился амфибийцем или стал им добровольно?

Лицо Сэда скривилось в странной гримасе, лишенной чего-либо человеческого.

– Когда-то я был таким, как вы, – признался он. – Но когда этот гермянский Беленус Троох начал завоевание Еноропы и стал угрожать нашей Родине, я пошел служить, и меня превратили в амфибийца.

– Ты помнишь? Помнишь, каково быть нормальным человеком?

– Да, но я не скучаю по этому.

Баркельби ожидал услышать нечто подобное. Он даже знал, почему Сэд предпочитает быть амфибийцем, но ему хотелось услышать это от него самого.

– Почему? – спросил он с чрезмерным удивлением.

– Вы провоцируете меня.

«Я же говорил. Он не такой глупый, каким кажется. Оттого мне еще больше хочется нанести ему вред».

– Немного.

– Значит, вы в курсе?

– Я кое-что слышал от других формиков, но меня интересует, что ты можешь сказать по этому поводу.

Сэд вздохнул.

– Мое тело теперь больше и сильнее, чем было раньше. Вода стала для меня просто плотным воздухом, и я могу свободно перемещаться как по дну океана, так и по суше. Мое восприятие реальности также изменилось, и я начал видеть в ней те вещи, которых раньше не замечал, хотя они всегда были рядом. Понимаете, я говорю о том, что стало видимым с пробуждением Беленусов, и о том, что стало в полной мере доступно таким, как я, благодаря трансформации. Но если быть с вами до конца откровенным, то следует признаться, что все, что я сказал, – это всего лишь полезные приобретения, детали, мелочи, дополняющие величайшие дары Матери Императрицы – ее любовь, ее заботу и ее поддержку. Я их постоянно ощущаю с того момента, как вынырнул из чана. Неважно, где я нахожусь и что делаю. Мать Императрица всегда рядом. И всегда будет со мной. Я чувствую, что не одинок.

Баркельби молча кивнул. Все формики: как рядовые формикруды, так и телуми, то есть мощные люди-пушки, а также летающие волатрисы и комисори – машины-трансформеры, – то есть абсолютно все люди, превращенные Матерью Императрицей, говорят только об этой беленической любви, которая стала квинтэссенцией и смыслом их жизни. Баркельби не чувствовал того же, что и они, но у него было некоторое представление о силе, с которой Мать воздействует на сознание, потому что он получил награду, о которой большинство формиков может только мечтать.

– Ты когда-нибудь видел ее? – спросил он. – Ты хоть раз оказался рядом с ней?

– Нет, никогда…

Сэд понизил голос, потому что в лице Баркельби прочел то, чего жаждал с того самого момента, как стал амфибийцем.

– …но ты да, верно? – воскликнул он растроганно.

– Верно, – подтвердил Баркельби. – Много лет назад, еще во время войны, меня пригласили на аудиенцию в Черный Дворец. Мне разрешили пройти между черными колоннами и приблизиться к Матери по тропинке из белых камней…

«Тебе не следует говорить об этом. Ты знаешь, чем это может закончиться».

– Я слышал, аудиенции проводятся только ночью.

– Все верно. Говорят, что никто не может смотреть на Мать Императрицу, когда на нее падает солнечный свет, и только при лунном свете ее внешность становится приемлемой для людей и не влечет неминуемую смерть. Это, вероятно, правда, поскольку даже ночью есть нечто, нечто…

Баркельби замолчал, потому что не мог подобрать слов, чтобы хотя бы приблизительно описать то, что увидел тогда.

– Какая она? – тихо спросил Сэд.

Баркельби посмотрел в его большие выпученные глаза. Он видел в них человеческое любопытство и жар фанатичной любви, но было в них что-то еще – тревожная бездна, возвращающая взгляд. Он с трудом сглотнул слюну.

– Она ни на что не похожа, – выдохнул Баркельби и почувствовал, как где-то далеко отсюда нечто гигантское дрогнуло на своем ложе.

«Я предупреждал».

Зеленоватые чешуйки Сэда заметно побледнели. Он, вероятно, тоже это почувствовал.

– Что происходит? – спросил он.

– Воспоминание о той аудиенции лишь частично принадлежит мне. Большей частью оно осталось у нее. Всякий раз, когда я возвращаюсь в памяти к тому дню, Мать отдает мне его таким образом, что мне приходится переживать все снова, и это никогда не бывает легко.

– Может, лучше не делать этого?

«Может?! Никто из нас этого не хочет. Останови это ребячество, пока не поздно».

Зерготт был прав. Баркелби просто захотелось поставить на место этого противного амфибийца, который был гораздо лучше информирован, чтобы до его рыбьего мозжечка дошло, что он разговаривает не с кем-нибудь, а с человеком, видевшим Мать Императрицу. Но по-настоящему возвращаться к тому воспоминанию Баркельби не хотел, потому что мало