Восприятие мира у детей - Жан Пиаже

Но отношения артификализма и анимизма в этот период резко меняются: эти две тенденции начинают друг другу противоречить. В самом деле, артификализм слабеет оттого, что отчасти признается сопротивление вещей. На смену чисто моральным законам, в представлении ребенка до сих пор управлявшим природой, мало-помалу приходит физический детерминизм. Мы и в самом деле отмечаем, что дети в этом периоде приписывают жизнь уже не всему на свете, и даже не всему, что движется, но отличают движение под воздействием внешних сил от самостоятельного движения; теперь жизнь и сознание присваивается лишь телам, движущимся самостоятельно (светилам, ветру и т. д.). Отныне изготовленные вещи уже не наделяются жизнью, а живые не считаются изготовленными; дети уже заявляют вслух, что такой-то предмет ничего не знает и не чувствует, «потому что его сделали».

Наконец, к 9–10 годам наступает четвертый период: период имманентного артификализма. Этот период соответствует третьей из стадий, выделенных нами в предыдущих главах (когда объяснения того или иного явления классифицировались по трем стадиям), то есть стадии, на которой полностью исчезает представление о том, что природа изготовлена человеком. Но как мы не раз замечали, говоря о подробностях детских объяснений, исчезает лишь человеческая и теологическая форма артификализма, и способность изготавливать природные объекты полностью вверяется самой природе. Иными словами, природа стала наследницей человека, и теперь изготавливает вещи на манер рабочего или художника. Вернемся к известным нам фактам. Прежде всего, артификализму последних стадий неизменно сопутствовал финализм. Так, солнце, даже полностью освободившись от участия в его изготовлении человеком, по-прежнему «сделано для» того, чтобы согревать нас, светить нам и т. д. Облака, даже образовавшись в ходе природного испарения, по-прежнему «сделаны для» того, чтобы приносить нам дождь и т. д. Вся природа по-прежнему пронизана целенаправленностью. Далее идея возникновения различных тел подобна рождению: к примеру, звезды выходят из солнца и иногда возвращаются в него, молнии уплотняются и образуют небесные тела или же из них выходят и т. д. И наконец, всякая вещь наделяется вещественной силой, то есть спонтанной деятельностью. Очень показателен в этом плане глагол «делать», употребляемый ребенком кстати и некстати. Носителем артификализма последних стадий становится сама природа. При всем различии это все тот же артификализм, так хорошо описанный Леоном Брюнсвиком в физике Аристотеля.

Конечно, идеи целенаправленности, вещественной силы и многие другие, которые развиваются в этот период, зародились много раньше: с первых лет жизни ребенок приписывает вещам человеческую деятельность. Именно это и есть детский анимизм, и в некотором смысле мы могли бы с самого начала развития ребенка называть детский анимизм имманентным артификализмом. Но сейчас мы говорим о периоде, который начинается в 9–10 лет; он характеризуется слиянием двух очень разных тенденций: одна вышла из анимизма прошлых периодов, другая – из артификализма тех же периодов. Одни свойства, которые теперь приписываются телам, коренятся в анимизме: таковы жизнь и сознание, которыми треть детей еще наделяет светила. Другие свойства коренятся в артификализме: такова идея происхождения одних тел по отношению к другим, которая, похоже, вышла из идеи изготовления в прямом смысле (при этом во втором периоде всякое изготовление связывается с живой материей). Но большая часть свойств коренится и в анимизме, и в артификализме: таковы идеи вещественной силы, тотального финализма и т. д.

Разумеется, все сказанное нами о третьем и четвертом периодах относится лишь к представлениям самого ребенка о физическом мире. Если в эти периоды ребенок получает религиозное воспитание, разделение между физикой и теологией идет по нарастающей, и человеческий или же трансцендентный артификализм двух первых периодов все больше переносится на Бога. В этом случае сотворение мира по-прежнему будет пониматься в духе тотального артификализма, в то время как восприятие подробностей явлений начнет опираться на природные процессы и все более имманентный артификализм.

§ 4. Истоки артификализма

Понимать происхождение детского артификализма из единого корня – это утопия. Столь запутанное явление должно быть обусловлено несколькими факторами. Как и при исследовании анимизма и магии, мы выделим здесь два вида причин: причины индивидуальные, то есть связанные с осознанием ребенком своей деятельности, и социальные, то есть связанные с отношениями, которые ребенок ощущает между собой и окружением и в особенности между собой и родителями. Но если в случае магии и анимизма более важными представляются индивидуальные причины, то в случае артификализма на первый план выходят причины социальные.

Социальных причин две: материальная зависимость, которую ребенок ощущает между собой и родителями, и спонтанное обожествление родителей ребенком.

Первая причина сомнений не вызывает. С начала сознательной жизни ребенок попадает в непосредственную зависимость от деятельности родителей: пища, комфорт, жилье и одежда, все для ребенка организуется извне по мере необходимости. Естественней всего ребенку думать – ведь ему непросто избавиться от привычного взгляда на мир, – что вся природа сосредоточена на нем и организована родителями или людьми вообще. То есть диффузный артификализм можно считать непосредственным результатом чувства материальной зависимости ребенка от родителей. В отношении мифологического артификализма можно допустить, как мы видели, что его появление провоцирует проблема рождения. Но это по-прежнему вопрос о роли родителей. Ребенок чувствует свою принадлежность родителям, он знает, что они предопределили его появление. Почему? Как? Направленность этого интереса определяет добрую долю артификалистских решений ребенка.

На второй причине, на обожествлении родителей, мы задержимся дольше. Г-н Бове в своем замечательном исследовании[76] вывел из детской психологии целую теорию происхождения религии, представляющую для нас самый живой интерес.

Психоаналитики показали, что различные формы любви – сыновняя, родительская, сексуальная и т. д. – не гетерогенны, они имеют общее происхождение. Г-н Флурнуа, опираясь на эту позицию, попытался доказать – в частности, в своем труде «Случай одной ясновидящей»[77], – что религиозное чувство есть не что иное, как сублимированная сексуальная любовь. Г-ну Бове, желавшему расширить дискуссию и изучить не только мистиков, но религию во всем ее охвате, пришлось переосмыслить эту проблему. В самом деле, если есть родство между сексуальной любовью, мистической любовью и любовью ребенка к матери, то следует ли нам понимать вслед за Фрейдом любовь к родителям как сексуальную и инцестную или же нам следует понимать разные формы любви как дифференциацию одной и той же первичной любви к родителям? Но это не только вопрос выбора слов. В религиозной психологии нюанс очень отчетлив. Подавленная сексуальная любовь не вмещает всего религиозного чувства. Но перенос и сублимация первичного чувства к родителям, напротив, дает нам ключ к проблеме. И верно, суть религиозного чувства есть своеобразный, sui generis, сплав любви и страха, который можно назвать и уважением.