Литература как жизнь. Том II - Дмитрий Михайлович Урнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Обширная, возникшая с тех пор, литература о «Докторе Живаго» представляет картину под названием «Чего и следовало ожидать»: погромная кампания вызвала антикампанию, столь же организованную. Если картинно представить происходившее, получится панорама величиной с творение Рубо, воспроизводящее картину Бородинского боя: толпа по всему полю на первом плане и в перспективе. Что касается собирательного «мы», грозившего мне вечной карой, то среди почитателей Пастернака повезло мне с одним исключением.
«Д. Урнову. См. IV – там вы. Радостное, радостное, радостное и Счастья, счастья, счастья. Тоби»
(“For D. Urnov. See IV. It’s you. Merry, Merry, Merry, & Happy, Happy. Happy. Toby.”)
Так письменно изъяснялся Ирвин Т. Хольцман, который требовал называть его Тоби. Записочки Тоби на листках из миниатюрного блокнотика вызывали у меня в памяти фразу Стейнбека из описания техасских нефтяных магнатов: внешне, по одежде и домашней обстановке, «короли рогатого царства» напоминали простых скотоводов, но если присмотреться, какие у них истрепанные джинсы, изношенные ковбойские сапоги, выгоревшие от солнца рубахи и на каких грубо сколоченных лавках они восседают, то становится ясно: такая хорошо сработанная неброскость по карману только очень богатым. Тоби, заплативший при мне букинисту больше десяти тысяч долларов за верстку очередной неудобочитаемой книги Пинчона (и сам же сказал мне: «Читать этого нельзя»), компьютером не пользовался, не имел автоответчика, писал от руки, не посылал писем, а только записки, похожие на срочные депеши. Что значит радостное, радостное? Рождество Христово – сионист был нерелигиозен. А пожелание счастья – на Новый год. Что же я должен был обнаружить в разделе под римской цифрой IV? Машинопись моей статьи, которую не хотят мне простить, а Тоби поместил машинописный черновик среди экспонатов им организованной (и оплаченной) выставки в честь пятидесятилетия издания «Доктора Живаго». Он субсидировал выставку в Университете Мичигана (его Alma Mater), и никто не смел возразить против антипастернаковского экспоната, а то бы не только статьи, меня бы самого на порог не пустили.
С противниками не спорят, спорят с единомышленниками, изображая дискуссию, в самом деле иная точка зрения в системе организованной культуры существовать не может. Но Тоби признавал altera pars. Не читая по-русски, он получил представление о моей статье из международного реферативного журнала. Сотрудничая с Хольцманом, я оказался погружен в историю издания и пропаганды «Доктора Живаго», и уж если Тоби с чем не спорил, так это, с чем спорит Бенедикт Сарнов, иронизируя над книгой Ивана Толстого о роли ЦРУ в издании «Доктора Живаго».
Не знаю, исходя из каких источников, Бен узнал, что роль ЦРУ в судьбе романа есть всего лишь злостный вымысел Ивана Толстого, Тоби знал – так было, а недавно в Америке вышли две книги о роли ЦРУ в издании «Доктора Живаго». В рецензии на эти книги советолог и биограф Солженицына, Майкл Скаммель, рассказывает, что в Музее ЦРУ среди экспонатов выставлен экземпляр того издания романа, «послужившего орудием в холодной войне»[166].
На Западе есть исследователи, которые полагают, будто писатели, чьи творения использовались в холодной войне, и не подозревали, по своей непорочной простоте, что их творениями манипулируют политически. Один исследователь выпустил книгу о том, «как ЦРУ обманным путем заманило в свои сети лучших писателей мира»[167]. Коварное ЦРУ и невинные писатели! В книге излагается история изданий на средства рупора ЦРУ, так называемого Конгресса по борьбе за культуру. Генеральным секретарем Конгресса служил кузен Владимира Набокова, Николай Набоков, тоже писатель, а ещё и композитор, как видно, в штатском. О Конгрессе по борьбе за культуру есть целая литература и не осталось секретов. Однако в книге исследователя, названной «Доносчики», не назван главный редактор наиболее известного из субсидируемых Конгрессом изданий, где печатались и Борис Пастернак, и Грэм Грин. У меня была возможность встретиться с главным редактором того издания, и я услышал от него в самом деле нечто, обличавшее в нем человека неправдоподобно наивного: ему не приходило в голову узнать, откуда поступают средства на его издание. Если не приходило в голову редактору журнала (когда в литературном мире о том уже было известно из печати), то лишь не зная разницы между простодушием и притворством автор «Доносчиков» мог сделать свои выводы. Редактор не догадывался, на чьи деньги выпускает он журнал, несправедливо спрашивать и с авторов, в том же журнале получавших гонорары за их публикации, пусть источник существования журнала широко известен.
Хольцман называл вещи своими именами, он толковал их по-своему, но – называл. Тоби вызывал меня для библиографической помощи, например, каталогизации его новых приобретений на русском языке, которого он не знал. В пристрастиях мы расходились, но, не споря, занимались делом. «Я бы чаще вас приглашал, – говорил Тоби, – но вы дорого берёте». Я ничего не брал, но дорого ему обходился, считая дорогу и гостиницу, и только удивлялся: едва ли можно было найти пример такой терпимости за свои же деньги. На мероприятии, посвященном Пастернаку в Университете Мичигана мы с Тоби сидели рядом и выступали дуэтом. Когда я сказал, что мы с ним в литературных вкусах расходимся, Тоби произнес: «Приятно слышать» (“It’s nice to hear”).
Тоби не отворачивался от неприятной правды про своих кумиров, и кумиры были у него свои, а если были и общие кумиры, он почитал их по-своему. Тоби за всё платил сам и советов ни у кого не спрашивал.
Всю жизнь, с ранних лет, собирал книги, особую коллекцию у него составляли книги писателей-евреев, его правила коллекционирования вызывали сопротивление у евреев, не согласных с тем, кого он включал в свою коллекцию. Тоби был убежден: евреем родившись, евреем и останешься. С ним не соглашались даже члены израильского правительства, которых он знал по-свойски через своего отца
