Шпион в Юрском периоде - Геннадий Прашкевич

2

Отвратительный холодок мурашками жег мне спину.

Приговорен? Информационная бомба? Слова–детонаторы?

Ну да… Беллингер девять лет провел в уединении, не подходил к телефону, не смотрел телевизора, не слушал радио, не принимал гостей, но однажды забылся и поднял телефонную трубку… Человек влюбляется, человек строит карьеру, он полон сил, он путешествует, его планы распространяются на ближайшие сорок лет, он неутомим, он готов перестроить мир, у него на все хватит сил, но однажды он поднимает телефонную трубку, слышит два–три слова и после этого молча сует в рот ствол пистолета, лезет в окно небоскреба, неловко прилаживает петлю…

Унизительное чувство беспомощности и беззащитности.

Какой жгучей, какой невыносимой должна быть мука, чтобы заставить крепкого, счастливого, уверенного в себе человека нажать спусковой крючок или сунуть голову в петлю; какой чудовищной должна быть мука, чтобы заставить крепкого, уверенного в себе человека в одно мгновение отказаться от всего, чем он жил, что его окружало, — от листвы за окном, от писка птиц, от детских голосов, женщин, знаний, поиска, путешествий; так не бывает, чтобы человек в одно мгновение отказывался от всего того, что строил целую жизнь. Но с Беллингером так случилось.

Значит, мой побег был предусмотрен.

Он входил в планы Юлая, как перед тем входило в планы мое похищение.

А теперь я ему не нужен. Он меня нейтрализовал. Он сделал все, что следовало сделать. Моя деятельность перестала укладываться в рамки, определенные неизвестными мне людьми. То, что я заглянул в роман Беллингера, их насторожило, то, что я угнал машину Парка, заставило действовать. Наверное, под этот пресс попал и доктор Хэссоп. А потом договорился и сдал меня, может, за обещание встречи с одним из посвященных. Ведь Юлай так и сказал: не ищи святых в своем семействе. Встреча с посвященными, наверное, не разочарует доктора Хэссопа, а вот я влип. Если бы, скажем, я заглянул в местечко, которое Юлай называл бункером связи, может, я бы понял, почему мне позволили жить в комнатенке с аппаратурой. Да именно потому и позволили, что комнатенка была набита нужной аппаратурой. Те лампочки, что так красиво подмигивали ночью на стеллажах, были лампочками контроля. И я не просто кричал в своих смутных снах, это Юлай насильно вколачивал в мое подсознание слова–ключи, слова–детонаторы. “Ты представить себе не можешь, какое это интересное место — бункер связи. — Я отчетливо представил ухмылку Юлая. — Оттуда я могу держать прямую связь с любой человеческой душой, если, конечно, — ухмыльнулся он, — она подключена к аппаратуре. То, что ты, Эл, выбрал комнату с аппаратурой, психологически легко объяснимо: человек в подобных условиях всегда выбирает уединение. А я тебе предложил отдельную комнату. С тобой было интересно. Это большое искусство — так подобрать слова–ключи, чтобы в нужный момент они сработали сразу, как настоящие детонаторы. Запомни, Эл, если ты впредь выйдешь за обозначенные тебе границы, я имею в виду возвращение к твоему поганому ремеслу, я позвоню… Понимаешь?..”

Я понимал.

Я уже слышал о таком.

Некая программа вводится в подсознание человека, и, будь ты хоть семи пядей во лбу, твоя жизнь с этой минуты зависит от вложенной в тебя программы. Слова–ключи можно услышать по телефону, их может произнести диктор с экрана, они могут случайно донестись до тебя в кафе или на автобусной остановке, ты можешь, наконец, увидеть их на обрывке газеты.

И если такое происходит, ты забываешь обо всем.

И если такое происходит, ты откладываешь недописанное письмо, прерываешь деловой разговор, отворачиваешься от плачущего ребенка и берешь в руку пистолет, а может, на полном ходу выводишь свой автомобиль на полосу встречного движения.

3

“Господи, Господи! Господи! Господи!”

4

— Ты ведь знаешь мой голос, Эл? Ты ведь всегда отличишь его от других голосов?

— Наверное.

— Ну так вот, Эл. Забудь о своем ремесле. А я обещаю, что забуду о тебе. — И хохотнул, как эхо грома. — Где лодка?

— На морской свалке. — Не было смысла скрывать это. — Метрах в трехстах к северу от берега. Легко найти, если знать. Там торчит ржавый танкер, его борт виден издалека. Лодка под ним.

— Сверток на месте?

— Разумеется.

Глава десятая

1

Нелегко думать о смерти, когда она загнана в тебя против воли.

В общем‑то смерть входит, поселяется в нас уже в минуты зачатия. Но это — от неба, от судьбы. Я не хотел, чтобы моя смерть, а соответственно, жизнь, зависела от какого‑то циклопа.

Ночь тянулась медленно.

Шум наката, доносившийся с океана, лишь подчеркивал ее странную неторопливость. “Все, чем занят сегодня мир, это — шизофрения, коллективная шизофрения”. Я не хуже Юлая знал: шизофрения, она из тех болезней, которые не лечатся временем. Смерть может ожидать тебя за углом. Но где бы она нас ни настигла, в этом всегда есть элемент некоей неопределенности. А где неопределенность, там и надежда. А моя смерть теперь определялась только Юлаем. Я проморгал главное. Те красивые цветные лампочки помаргивали не зря. Стоило мне уснуть, стоило смежить веки, успокоить дыхание, как автоматически включалась вся система внедрения — от бункера связи до моей комнатушки; сонный, я активно впитывал яд, сочиненный циклопом. Он сдирал с меня волевую защиту, проникал в самые дальние уголки подсознания.

Я вдруг вспомнил недочитанный роман Беллингера. Он, несомненно, коснулся чего‑то важного. Старик явно наткнулся на что‑то такое, что заставило героев резко пересмотреть свои взгляды. Он вычитал в белесом полярном небе что‑то такое, что повлияло на его собственную душу. Правда, мне не повезло, я не дочитал рукопись.

Не могу сказать, что ночь оказалась слишком уж мучительной.

Тем не менее утром я уже торчал за стойкой какого‑то весьма затрапезного бара. Дым клубами, в углу орал пьяный матрос, возомнивший себя морским чудищем, — никто ни на что не обращал внимания. В заношенной куртке Л. У. Смита я выглядел здесь своим. По крайней мере, заглянув мне в глаза, бармен хмыкнул и, не спрашивая, налил полстакана какой‑то гадости.

Я хлебнул, но самую малость.

Бармен недоброжелательно изучал меня.

Скользкий, быстрый, хорошо выбритый, он заходил то справа, то слева, и я не стал его мучить. “У тебя, наверное, есть всякие такие игрушки”, — наклонился я к нему. Пронзительные глазки бармена тревожно забегали. “Иногда, сам знаешь, заваляется такая игрушка — хранить опасно, а выбросить жалко. Так вот…” Я выгреб из кармана почти все наличные. “Все будет твоим, — сказал я. — Мне нужно что‑нибудь серьезное, но не громоздкое. Я знаю, в таких местах, как это, часто болтаются ничейные игрушки. За некоторыми и хвост тянется, но мне наплевать на это. А вот тебе лишние хлопоты не нужны”.