Я — ярость - Делайла Доусон

— Еще раз спокойной ночи. Я тоже тебя люблю.

Патрисия всегда так говорит, потому что так положено, — но сегодня вечером она понимает, что на самом деле имеет это в виду.

Когда Бруклин уходит в гардеробную, Патрисия закрывает дверь в спальню. Запереть ее нельзя, так что она просто переворачивает набок тяжелый диван и передвигает так, чтоб он стоял поперек дверного проема. Пусть Бруклин и не закрыта на ключ, но по крайней мере в случае очередного приступа Патрисия услышит шум.

Она рада, что Бруклин не увидит, что она будет делать, не начнет спрашивать, что случилось.

Если б ей пришлось сказать внучке, что она наделала…

Да кто в такое поверит?

В ванной Патрисия включает свет и закрывает дверь, радуясь уединению. Она находит аптечку первой помощи и открывает, с ностальгией вспоминая о том, что можно было найти в таких коробках во времена ее молодости: крепкие инструменты, йод, настоящие бинты — а не весь этот хлам в индивидуальной упаковке. Но что ж, по крайней мере с порезами на лбу у Бруклин пластыри помогли: кожа прекрасно зажила, даже шрамов не осталось. Ах, как замечательно иметь молодую эластичную кожу!

Патрисия снимает туфлю и, внимательно на нее посмотрев, констатирует окончательную смерть, а затем выбрасывает в мусорное ведро. Чтобы задрать ногу до раковины, требуется усилие, но Патрисия делает это и промывает рану на икре водой с мылом, отводя глаза. Укус на бедре она просто заливает перекисью водорода: эта рана не такая глубокая, и она сможет промыть ее потом, под душем.

Но икра — это просто кошмар. Слава богу, что она все еще в этом странном шоковом состоянии и смотрит на ногу, как будто это не часть ее тела, а просто какой-то кусок тухлого мяса. Нечто, что причиняет дискомфорт, с чем надо побыстрее разобраться. Патрисия не уверена: то ли стоит пришить кожу обратно, то ли…

…господи.

Да, можно просто срезать.

Срезать весь этот… лоскут. Придется спросить об этом в интернете, да.

Пока что Патрисия наклоняется и поливает рану перекисью, морщась от боли, потом опрыскивает антисептиком и обматывает какой-то специальной ярко-фиолетовой упругой тканью, которая липнет к коже сама собой. На укус на бедре она просто наклеивает самый большой пластырь. Прямо сейчас это все, что ей доступно.

Она слишком поздно вспоминает, что Бруклин спит в гардеробной и что там же находится вся ее одежда. Впервые за много лет Патрисии приходится рыться в корзине с грязным бельем и надевать поношенную пижаму. Отвратительнее всего, что кровь, скорее всего, просочится через повязки и испачкает ее. И забавно, что в какой-то момент она отказалась от удобной одежды, ради красоты и приличия: большинство пижам — это красивые, дорогие, шелковые штаны и куртки с воротничком, напоминающие на ощупь сливочное масло, мерцающие и элегантные.

Патрисия заверила себя саму, что ей наплевать, что думает Рэндалл, что она никогда не хотела привлекать его сексуально, — и все же она бы скорее умерла, чем появилась перед ним в пижаме меньше, чем за две сотни долларов, в чем-то не элегантном, не роскошном и не подходящем по цвету к тону ее лица.

Когда, черт возьми, это случилось?

Она настроила замков из песка на самом берегу, позабыв, что песок — это просто другое название для грязи.

Следующая остановка — на кухню, за ибупрофеном. Патрисия предпочла бы кодеин, но на ней лежит ответственность за ребенка, о котором нужно позаботиться.

Не ребенок, а бомба с часовым механизмом.

Бруклин забаррикадирована в большой спальне, а до кровати наверху — две дюжины ступенек, так что Патрисия накрывает диван в гостиной полотенцем и погружается в море подушек, только сейчас осознавая, что это гораздо приятнее, чем кажется на первый взгляд. Она никогда не имела привычки лежать на этом диване. Патрисия сбрасывает подушки на пол, тянется к пульту и включает телевизор, мимоходом поражаясь, зачем нужно столько кнопок. Впрочем, Бруклин прекрасно с ними управляется. На террасе у Патрисии стоит телевизор попроще, но там недостаточно длинный диван, чтоб на нем можно было вытянуться.

Она отыскивает какой-то канал, на котором крутят «Золотых девочек»[33], снимает с дивана декоративное одеяло, которое раньше никогда не использовала, и аккуратно накрывается. Двигаться куда-то чудовищно сложно, и в конце концов это ее дом, так что Патрисия вполне может устроиться поудобнее прямо тут. На мгновение она прикрывает глаза, выдыхая всю боль, все напряжение, весь… боже, да, страх, которого она так давно не испытывала.

Она выстраивала свою жизнь так, чтобы больше ничего никогда не бояться.

Раны пульсируют в такт сердцу, и Патрисия медленно проваливается в забытье.

Этот месяц был самым длинным в жизни Эллы — главным образом потому, что она умирала с голоду. Она не может припомнить, чтобы это было настолько невыносимо. Дома, бывало, она ныла, что вынуждена голодать, потому что любимые хлопья закончились или потому что остались только мюсли с кусочками яблок.

Это было ничто по сравнению с нынешним голодом.

Жизнь съежилась до размеров желудка. Она сожрала последний пакет «Кул Ранчо Доритос», даже высыпала в рот все крошки до последней, — а ведь Элла утверждала, что ненавидит эти чипсы. Она строго контролировала размер порций и понимала, что недоедает, но не думала, что от этого может быть так плохо. В итоге придется все-таки потратить часть драгоценных денег на еду.

Если мистер Риз и оставил в доме хоть один пенни, она не может его отыскать. К тому же Элле совершенно нечем заняться. В доме нет электричества, а значит, нельзя много сидеть в телефоне — ведь его получается подзаряжать только в машине. Ей недоступно практически все, чем она занималась в обычной жизни: видеоигры, интернет, драмкружок, музыка. Если б не библиотека мистера Риза, полная старых книг в мягких обложках, она почти уверена, что сошла бы с ума.

Ну то есть еще сильнее сошла бы с ума.

Элла чувствует, что ей почему-то нельзя тратить последние деньги, что нужно их спрятать подальше, как золото, для… для чего-нибудь. Чтобы найти маму. Чтобы спасти Бруклин. Чтобы выбраться из какой-то чрезвычайной ситуации, которая хуже, чем