Черчилль. Рузвельт. Сталин. Война, которую они вели, и мир, которого они добились - Герберт Фейс

Есть основания удивляться, почему Черчилль поставил свою подпись под этим соглашением. Возможно, его привлекла мысль о том, что, уничтожая Германию как соперника, Британия сможет быстрее восстановиться. А еще, может быть, Британия была уверена в помощи американского правительства. Отвечая на вопрос Стимсона, Моргентау отрицал, что Черчилля могло соблазнить это соображение. Но из фразы в более позднем кратком отчете Черчилля ясно, что он всегда имел это в виду: «Сначала я горячо сопротивлялся этой идее. Но президент вместе с мистером Моргентау, с которого спрос был очень велик, были очень настойчивы, и в конце концов мы согласились ее обсудить».

Как он мог забыть об этом, если накануне, 14 сентября, президент благосклонно согласился, почти пообещал продолжить помощь по ленд-лизу в период войны против Японии, после разгрома Германии? Снаряжение будет поставляться на сумму примерно три с половиной биллиона долларов; это позволит Соединенному Королевству вместо военной промышленности заняться экспортными отраслями.

Остальные требования – продовольствие, сырье, техника и суда – оценивались еще примерно в три биллиона долларов. Эта предполагаемая помощь действительно привлекала, особенно если учесть, что она оказывалась без каких-либо условий, которые могли бы помешать Британии заняться экспортной торговлей. Кроме того, Черчилль, может быть, хотел, согласившись с этой программой действий, убедить Сталина и Рузвельта, что ему нет дела до немцев и у него нет тайного желания использовать их для поддержания баланса сил против Советского Союза после войны. Или – окончательная догадка – Черчилль согласился с Рузвельтом по этому вопросу, а за это Рузвельт согласился на юго-западную зону оккупации в Германии вместо северной, которую он так хотел? Сколько можно найти возможных объяснений этому поступку, в некоторой степени неразумному, в той мере, в какой Черчилль мог быть неразумным!

И президент, и премьер-министр вскоре убедились, как правы были их ближайшие советники, доказывая, что меры, о которых они договорились, непрактичны и вредны. Стимсон и Хэлл восстали против них. Хэлл выдвинул два новых соображения. Одно заключалось в том, что советское правительство, с которым не посоветовались, может обидеться. Кроме того, если Британии будет предоставлен крупный кредит без каких-либо условий, это расстроит планы Хэлла склонить ее согласиться на торговую политику, которую мы отстаиваем.

Так или иначе, но президент начал колебаться в отношении политики, обозначенной в соглашении, которое они с Черчиллем подписали в Квебеке. И у Стимсона, и у Хэлла сложилось впечатление, будто он не осознал важности этого документа. 2 октября Хэлл получил от президента записку, датированную 29 сентября, в которой явно чувствовалась склонность к компромиссу. Вот часть этой записки:

«Я не могу согласиться с идеей, что Британия будет финансово разорена, а Германия в то же самое время будет строить потенциальную машину перевооружения, чтобы лет через двадцать стала возможна следующая мировая война. Простая инспекция заводов этого не допустит. Никто не хочет процветания немецкого промышленного производства в Руре и Сааре. Нельзя также забывать, что кроме Рура и Саара у Германии есть много других регионов и возможностей…»

Обедая с президентом 3 октября, Стимсон вернулся к этой теме. Вот забавное замечание, сделанное им в своем дневнике: «Он [президент] усмехнулся, озорно взглянул, сказал, что „Генри Моргентау дал маху“, и добавил, что мы на самом деле не думаем так; что у него нет желания превращать Германию в сельскохозяйственную страну и он лишь хочет, чтобы часть дохода от Рура и Саара шла на нужды Великобритании…»

Стимсон пытался довести до него значение того, что он подписал, прочитав относящиеся к делу фразы Квебекской конференции. В дальнейшем он записал в своем дневнике: «Он [президент] искренне смутился и сказал, что не представляет, как он мог это подписать; очевидно, он сделал это, не подумав». Это последнее замечание может быть истолковано только в одном смысле: под влиянием идей, описанных в процитированной записке Хэллу, он довольно поспешно одобрил в Квебеке программу, которая, вопреки его намерениям, вела к полному разрушению. Излишняя жесткость возбудила реакцию против политической линии, которая, если держать ее в умеренных границах, могла согласованно проводиться коалицией.

Как бы то ни было, президент отошел от соглашения, достигнутого в Квебеке. Чувствуя себя затравленным и неуверенным, он дал знать Черчиллю и Сталину, которые собирались встретиться в Москве, что ему бы не хотелось, чтобы они принимали какие-либо решения по Германии до тех пор, пока он не сможет обсудить с ними эту тему. Забегая вперед, скажем, что 20 октября, комментируя меморандум Хэлла, в котором тот информировал его о состоянии планов по Германии, он написал: «…По-моему, нам требуется всесторонне обдумать, как поступить с Германией, но некоторые моменты заставляют меня считать, что спешить в этом вопросе совсем не обязательно. Может быть, должна пройти неделя, может быть, месяц, а может быть, и несколько месяцев. Мне не нравится строить детальные планы в отношении страны, которую мы еще не заняли».

Однако в том же ответе он одобрил, основываясь на дальнейшем рассмотрении фактов, большую часть самых умеренных предложений и стандартов управления экономической, политической и общественной жизнью Германии.

Черчилль столь же поспешно отмежевался от скоропалительного квебекского соглашения, заметив: «…идея сделать Германию „пасторальной“ не приживется».

В предложенной политической директиве, посланной британским правительством на рассмотрение в Вашингтон в конце октября, содержалась гораздо более умеренная программа управления экономической жизнью Германии и делами, которые за короткое время завоевали благосклонность в Квебеке.

Для выработки общей политики по Германии, казалось, было еще далеко. Но к концу лета осталось очень мало времени или не осталось совсем для решений по Польше, которую быстро занимали советские войска.

Рузвельт, снова сообщив Сталину, что по-прежнему не хочет вмешиваться в польский вопрос, все-таки согласился принять Миколайчика в Вашингтоне. Между 7 и 14 июля 1944 года они провели четыре беседы. В это время шло вторжение в Нормандию. Президент чувствовал себя более уверенно, но решительно отказывался принимать какие-либо обязательства. Он только повторял, что Польша должна быть свободной и независимой, и обещал позаботиться, чтобы она не оказалась после войны пострадавшей стороной. Президент намекнул, что это не так уж сложно выполнить, потому что Сталин реалист, но не империалист. Что же касается границ, в которых будет процветать польская нация, он сказал, что ему все же не нравится идея ограничить Польшу на востоке линией Керзона; но он лишь обещал при благоприятных обстоятельствах попытаться выступить в качестве «посредника» в выполнении соглашения по этому спорному вопросу. Он свободно и легко обрисовал свою идею урегулирования, по которой Польша, уступая Советскому Союзу территорию на востоке, оставляла за собой Львов, районы Тернополя и Дрогобыча. в которых добываются нефть и поташ.

Об этом Миколайчик рассказывает в своей книге. Однако существует расхождение между этим рассказом и фразой Чехановского. польского посла в Соединенных Штатах, утверждавшего, что президент упомянул «город Львов, город и нефтяные месторождения Дрогобыча и район Станислава».

И Станислав (ныне Ивано-Франковск. – Примеч. ред.), и Тернополь находятся довольно далеко соответственно к юго-востоку и востоку в Восточной Галиции. Тернополь расположен недалеко от русской границы. Станислав значительно удален к юго-востоку от Львова, но, вероятно, более, чем Тернополь. Отдать какой-либо из этих городов Польше означало бы включить в ее состав большую часть Восточной Галиции.

В обмен на это на западе Польша могла получить Силезию, Восточную Пруссию, включая, вероятно, даже Кенигсберг. Миколайчик твердо выступал против подобных переносов бывших польских границ. Как он рассказывал позже, он ответил, что, по его мнению. «…у России не больше прав на половину нашей страны, чем на территорию Соединенных Штатов от Атлантики до Миссисипи…».

Президент посоветовал польскому премьер-министру встретиться со Сталиным и снова попытаться найти условия соглашения. Он заметил, что, разговаривая со Сталиным, нужно держать пальцы скрещенными. Но все же «вы, поляки, должны прийти к соглашению с Россией. У вас нет шансов победить Россию самостоятельно, а… британцы и американцы не намерены бороться с Россией».

Хэлл дал тот же самый совет в гораздо более витиеватых выражениях.

Миколайчик согласился на встречу со Сталиным, и президент пообещал направить маршалу послание с просьбой принять Миколайчика.