Черчилль. Рузвельт. Сталин. Война, которую они вели, и мир, которого они добились - Герберт Фейс

Но советские войска, находящиеся в непосредственной близости от Варшавы, по-прежнему не предпринимали никаких попыток войти в город и спасти поляков. Молотов говорил представителям посольств, что окружение, предпринятое советскими войсками, продлится некоторое время и что в данный момент немцы перешли к контратакам.

12 августа Черчилль снова спросил Сталина, не может ли он предоставить помощь отважным бойцам в Варшаве. Они не получили почти ничего из тех поставок, которые ценой огромного риска отправлялись по ночам из Италии. Рузвельт, неделю обдумывая просьбы лондонского правительства, наконец одобрил план, согласно которому американские тяжелые бомбардировщики с грузом боеприпасов на борту под прикрытием истребителей будут совершать на большой высоте дневные перелеты из Франции, попутно бомбардируя немецкие аэродромы. Для этой операции требовалось сотрудничество с русскими, поскольку бомбардировщикам придется пересекать советские линии фронта и приземляться для дозаправки на полтавских аэродромах, используемых американцами для челночных бомбардировок. Этот план по военным каналам был передан советскому правительству, а 14 августа Гарриман представил его письменную копию Молотову как «…документ, продиктованный политическими соображениями».

Первый ответ был дан в письме Вышинского, которое посол получил почти тотчас же. В нем говорилось, что советское правительство «не может согласиться» с проектом, потому что считает Варшавское восстание «…авантюрной затеей, которой советское правительство помогать не может».

В более позднем послании Сталина Миколайчику та же самая точка зрения выражена более решительно. «Более подробно изучив вопрос, я убедился, что варшавская акция, осуществляемая без ведома советского командования, является бездумной авантюрой, из-за которой жители города несут неоправданные потери. Кроме того, следует упомянуть, что польским лондонским правительством была начата клеветническая кампания, которая стремится создать иллюзию, что советское командование обманывает жителей Варшавы. Ввиду такого состояния дел советское командование не поддерживает варшавскую авантюру и не может принять на себя ответственности за нее».

Получив письмо Вышинского, Гарриман и Кларк Керр попросили о встрече с Молотовым. Поскольку его не было в Москве, их принял Вышинский. Они заявили, что, по их мнению, советское правительство совершает серьезную ошибку, которая будет иметь тяжелые последствия в Вашингтоне и в Лондоне. Ответы Вышинского показали, что советское правительство решило воспользоваться шансом, предоставленным варшавской трагедией, и покрыть позором лондонское правительство, дискредитировав его в глазах поляков, живущих в стране. Это заставило Гарримана включить в свой отчет от 15 августа невеселое размышление: «Если Вышинский верно выражает позицию советского правительства, его отказ вызван безжалостными политическими соображениями, а не сопротивлением немцев или оперативными трудностями».

На следующий день Вышинский, пригласив Гарримана и Кларка Керра, дал им письменный ответ, чтобы, как он объяснил, поставить точки над «и». Вот этот ответ: «Разумеется, советское правительство не может возражать против сбрасывания оружия в Варшаву английскими или американскими самолетами, так как это дело американцев и британцев. Но оно решительно возражает против использования для этих целей советских авиабаз, поскольку советское правительство не хочет иметь ни прямого, ни косвенного отношения к варшавской авантюре».

Гарриман и Кларк Керр всячески пытались показать Молотову, как их правительства огорчены и встревожены холодным отношением Советского Союза к варшавским повстанцам, сражающимся с немцами. Сначала Молотов невнятно объяснял, почему в течение этой недели, после того как Сталин пообещал Миколайчику постараться оказать помощь, позиция Советского Союза стала жестче. Но в конце концов признался: изменение произошло из-за заявлений западной прессы о том, что Красная армия и советское правительство умышленно бросили поляков в Варшаве на произвол судьбы. Молотов возлагал ответственность за эту пропаганду на польское правительство в Лондоне и не находил пути спасения его и варшавских повстанцев от их глупости.

По возвращении в посольство Гарримана ждало очередное указание из Вашингтона. Оно уполномочивало его передать Сталину или Молотову надежду президента, что советское правительство будет участвовать в помощи польским подпольным силам в оккупированной немцами Польше. Но независимо от действий советского правительства вооруженные силы Соединенных Штатов в меру своих возможностей будут это делать. Это было первое дерзкое выражение американцами своей воли в отношении Варшавы, адресованное Москве. Однако или Государственный, или Военный департамент, или оба вместе вскоре засомневались, не слишком ли дерзко они поступили. В послании Гарриману от 19 августа Государственный департамент запросил, желательно ли продолжать давление на советское правительство в отношении использования авиабаз на его территории для операций по спасению Варшавы. Он предоставил благоразумию Гарримана решать, делать это или нет. Но он просил принять во внимание важность продолжения челночных бомбардировок Германии, заметив, что «наши военные власти придают этим операциям особое значение». Далее в послании указывалось, что британцы, возможно, не принимают во внимание этот аспект и склонны зайти значительно дальше, чем готов зайти президент. В заключение было невразумительно замечено, что, поскольку советское правительство не склонно мешать нашим независимым операциям, чувствуется, что Гарриман уже достиг своей основной цели. Это замечание озадачило Гарримана, о чем он тотчас же доложил в Вашингтон.

Упоминание о точке зрения президента также озадачивает в свете совместного послания, которое они с Черчиллем на следующий день, 20 августа, отправили Сталину.

Гарриман тотчас же направил письмо Молотову, рассказав ему о наших намерениях оказать всемерную помощь полякам в Варшаве. Несчастный, но неутомимый Черчилль 20 августа убедил президента присоединиться к его посланию, несмотря на нежелание лично участвовать в делах Польши. «Мы надеемся, – писали они Сталину, – что Вы сбросите наиболее необходимое снабжение и оружие полякам – патриотам Варшавы. В ином случае не согласитесь ли Вы помочь нашим самолетам сделать это весьма быстро?»

В тот же самый день два события показали, насколько иначе советское правительство смотрело на ситуацию в Варшаве. Пресса писала, что за день до этого советские самолеты сбрасывали на Варшаву листовки, определяющие восстание как результат действий безответственной клики в Лондоне и призывающие население прекратить сопротивление и спасать свои жизни. А советское Министерство обороны откладывало ответ на привычное предварительное сообщение об очередном планируемом полете в Полтаву челночных бомбардировщиков, чтобы не позволить самолетам союзников сбросить боеприпасы для восставших на Варшаву.

22 августа Сталин ответил на совместное послание Рузвельта и Черчилля. Теперь он взваливал вину за происходящее в городе на кучку преступников, которые несут смерть хорошим людям, бросив многих почти безоружных людей под немецкие пушки, танки и авиацию. Более того, он писал, что с военной точки зрения создалось весьма невыгодное для русских положение, привлекающее усиленное внимание немцев к Варшаве.

Кстати, можно утверждать, что такое положение было только на руку русским, так как притянуло немецкие резервные силы, которые иначе были бы брошены на защиту немецких рубежей в Румынии и Болгарии на юге Карпат. К середине августа только две из восемнадцати немецких бронетанковых дивизий на востоке находились на юге Карпат. 20 августа советские войска мастерски начали кампанию на участке фронта между Карпатами и Черным морем протяженностью в 300 миль.

Прямое наступление на город, продолжал Сталин, невыгодно для Красной армии; но советские войска не пожалеют усилий, чтобы разбить немцев под Варшавой и освободить Варшаву для поляков. Он не упомянул о просьбе разрешить самолетам союзников приземляться за советскими линиями фронта.

Черчилль горел желанием ответить, что самолеты союзников будут посланы в любом случае, а уж советским властям решать, давать или нет убежище любому самолету союзников, который пересечет советскую линию фронта. Но Рузвельт отказался подписывать подобное послание, поскольку считал, что это не пойдет на пользу общей перспективе войны.

В течение следующих двух недель осажденные, умирающие, разобщенные на отдельные группы поляки в Варшаве продолжали сражаться. Несмотря на крупные акции на главных фронтах, этот эпицентр бедствия не был забыт. Черчилль продолжал призывать Москву и Вашингтон принять какие-нибудь меры, чтобы хотя бы показать, что эта горстка храбрецов не брошена. В начале сентября, по словам Черчилля, Кремль изменил свою тактику. 9 сентября советское правительство согласилось принять участие в доставке боеприпасов с воздуха. Но, даже сделав это, оно повторяло, что не несет никакой ответственности за события в Варшаве, а зайдя еще дальше, упрекнуло британское правительство за то, что оно заранее не предупредило о восстании, и спросило, не является ли это повторением событий 1943 года, когда польское эмигрантское правительство, без возражений со стороны британского правительства, сделало сокрушительное заявление об убийстве в Катыни.