Берлин, Александрплац - Альфред Дёблин

Последняя запись, от 10 июля, гласит: Со вчерашнего дня я чувствую себя снова лучше; но светлых дней теперь так мало. Я ни с кем не могу поговорить так, как бы мне хотелось. Поэтому я решила все записывать. Когда у меня бывают месячные, я ни на что не способна и всякая мелочь причиняет мне большие затруднения. Все, что я тогда вижу, вызывает во мне новые мысли, и я никак не могу отделаться от них, бываю очень возбуждена и с трудом могу заставить себя чем-либо заняться. Какая-то сильная внутренняя тревога заставляет меня хвататься то за одно, то за другое, и в конце концов у меня ничего не выходит. Например: рано утром, когда я просыпаюсь, мне совершенно не хочется вставать, но я все-таки заставляю себя это сделать и стараюсь себя подбодрить. Но уже одевание меня утомляет, и продолжается оно очень долго, потому что у меня в это время уже опять голова идет крутом от разных мыслей. Меня постоянно преследует опасение, что я делаю что-то шиворот-навыворот и что это должно плохо кончиться. Очень часто, когда я бросаю в печь кусок угля и при этом взлетают искры, я пугаюсь и непременно должна осмотреть себя с ног до головы, не загорелось ли что-нибудь на мне, и не испортила ли я чего, и не вспыхнет ли незаметно для меня самой пожар. И так продолжается весь день; все, что мне приходится делать, кажется мне неимоверно трудным, если же я все-таки заставлю себя это делать, у меня уходит очень много времени, несмотря на мои старания справиться как можно скорее. Таким образом проходит день, а я ничего не сделала, ведь, что бы я ни делала, я все время занята своими мыслями. И когда у меня, несмотря на все усилия, что-то не ладится в жизни, я прихожу в отчаяние и горько плачу. Так у меня всегда проходят месячные. Они начались у меня на двенадцатом году. Мои родители считают все это притворством. Двадцати четырех лет я пыталась покончить с собой, но меня спасли. В то время я еще не имела половых сношений и возлагала на них большие надежды, к сожалению – напрасно. Я была в этом отношении очень умеренна, а в последнее время ни о чем таком не хочу и слышать, поскольку чувствую себя и физически очень слабой.

14 августа. Вот уже неделя, как я чувствую себя опять совсем плохо. Не знаю, что со мной будет, если так будет продолжаться. Мне кажется, что, если б у меня не было никого на свете, я не задумалась бы открыть на ночь газовый рожок. Но я не могу так огорчить мать. Я, правда, очень хотела бы схватить серьезную болезнь, от которой бы умерла. Я все записала так, как у меня в самом деле на душе[602].

Поединок начинается! Стоит дождливая погода

Однако, по какой такой причине (целую руку вам, madame[603], целую), по какой такой причине, надо подумать, надо подумать, и Герберт расхаживает в войлочных туфлях у себя по комнате и думает, а дождь льет без конца, без конца, так что даже на улицу не выглянешь, сигары все вышли, а в доме их не купить, и почему это в августе беспрерывные дожди, весь месяц уплывает куда-то прочь, а дождь все хлещет да хлещет, и почему это Франц ходит теперь к Рейнхольду и постоянно говорит о нем? (Целую руку вам, madame, и не кто иная, как Сигрид Онегин[604], услаждала нас своим пением, пока он окончательно не отказался от этого дела, не поставил на карту свою жизнь и тем самым не обрел новую жизнь!) Франц-то наверно знает, почему и по какой причине, он-то уж наверно знает, а дождь все не перестает, Франц мог бы зайти и к ним.

«Послушай, стоит ли над этим задумываться, будь доволен, Герберт, что он бросил эту несчастную политику; к тому же если тот – его друг». – «Что ты говоришь, Ева, – его друг? Поставьте-ка точку, фрейлейн. Уж мне ли этого не знать. Он просто чего-нибудь добивается от этого молодчика, просто чего-то хочет…» (По каковой причине, однако, акт продажи утверждается центральным правлением, так что цена должна быть признана соответствующей[605].) «Он чего-то хочет, но чего, и почему он туда ходит и постоянно толкует об этом?.. Потому что хочет порешить там кого-нибудь из них. Он просто хочет втереться к ним, Ева, а когда он войдет в ту компанию, вот увидишь, он сделает пиф-паф, никто и опомниться не успеет». – «Ты думаешь?» – «А то нет?» – «Дело ясное, целую руку вам, madame, ну и дождь!» – «Ты в самом деле так думаешь, Герберт? По правде сказать, мне это тоже казалось с самого начала более чем странным, что человек дает отхватить себе руку, а потом еще идет к ним». – «Вот именно». – «Герберт, а как ты думаешь, неужели так-таки ничего ему и не говорить и делать вид, будто мы ничего не замечаем, совсем слепы?» – «Что ж, по его мнению, мы ослы, с нами можно все себе позволить». – «Пожалуй, Герберт, это будет самое правильное, так мы и сделаем. Ведь это же такой чудак». Акт продажи утверждается центральным правлением, таким образом, предложенная цена, на основании чего, на основании чего, подумать, хорошенько подумать, дождь.

«Вот что я тебе скажу, Ева, молчать-то мы, конечно, сумеем, но держать ухо востро мы все-таки должны. Что, если Пумсовы ребята вдруг почуют неладное? Что тогда? А?» – «Это же и я говорю, я сразу подумала, боже мой, почему это он лезет туда с одной-то рукой?» – «Потому что так надо. Только присматривать за ним придется вовсю, и пусть Мици тоже держит ухо востро». – «Хорошо, я ей скажу. А что она может сделать?» – «Не упускать Франца из виду». – «Если только ее старик оставит ей время на это». – «Ну тогда пусть даст ему отставку». – «Да ведь он же поговаривает о женитьбе». – «Ха-ха-ха! Вот умора! Что, что он хочет? Жениться? А Франц?» – «Конечно, это чушь. Это старик просто зря болтает. Отчего не поболтать?» – «Пускай Мици лучше присматривает за Францем. Вот увидишь, он наметит себе, кого нужно, из этой шайки, и в один прекрасный день – быть покойнику!» – «Ради бога, Герберт, перестань». – «Ах, Ева, покойником ведь не обязательно должен быть Франц. Так вот пускай Мици хорошенько за ним приглядывает». – «Я тоже позабочусь об этом. А знаешь, ведь это гораздо хуже политики». – «Этого ты не понимаешь, Ева. Этого вообще