Экзистенциализм. Период становления - Петр Владимирович Рябов

Даже если это Бог. А, с другой стороны, встает старый мучительный вопрос теодицеи: откуда в мире зло? Как сочетать наличие всеблагого всемогущего Бога с наличием зла? И вот, чтобы, с одной стороны, обосновать то, что над человеком никого нет, никакой управляющей инстанции, а с другой стороны, чтобы снять с Бога ответственность за мировое зло, Бердяев совершает свою, может быть, самую главную «ересь».

Он утверждает, что Бог всеблаг, но не всемогущ! Понятно, что христианская догматика говорит нам, что Бог и всемогущ, и всеблаг; но, правда, тут же встает неразрешимый вопрос: а как одно сочетается с другим? Если Бог всемогущ, почему Он не уничтожит зло? А если Он всеблаг, то почему позволяет быть злу? Бердяев говорит: Бог добр, но не всемогущ. Есть нечто, над чем и Бог не властен. Тут мы уходим в бердяевскую онтологию. Он говорит, что Бог создал бытие, но помимо бытия – внимание! – есть еще нечто, что Бог не создавал и над чем нет Его власти. И это «нечто» он берет у великого немецкого мистика XVI века, Якова Беме. У него было такое понятие: Ungrand («ничто», некая «бездна»). И Бердяев говорит, что помимо бытия есть еще эта «бездна», это «ничто». И над ней Бог был не властен. Бердяев говорит, что человек – дитя Бытия и Ничто. (Прямо почти по Сартру!) И вот над этим Ничто Бог не властен. Да, Бог отдал Своего Сына, Христа, чтобы тот сошел в глубины инфернальности Ничто: дабы преобразить изнутри своей любовью и своей жертвой. В человеке есть нечто от Бога (и от бытия, сотворенного Богом) и нечто – от Ничто. Получается, что в человеке есть нечто, что не подконтрольно Богу. За что Бог не отвечает. Бог может, конечно, что-то совершить, но не может (да и не хочет) уничтожить это Ничто, эту глубинную и сокровенную свободу в человеке. Тут мыслителем сразу искусно решаются две проблемы: обоснование абсолютной свободы человека, метафизической, изначальной и безосновной, а с другой стороны, решается проблема теодицеи. Бог может что-то сделать, но он не может уничтожить это Ничто, эту свободу в человеке.

Человеческая свобода есть производное этой бездны, этого Ничто. Из этого Ничто родится все, весь человеческий мир (опять в этом, как и очень во многом, христианский экзистенциалист Бердяев чрезвычайно близко подходит к атеисту Сартру!). То есть у человека есть некое онтологическое основание, из которого рождается все: и злое в человеке, и доброе. За что не отвечает сам Господь. Как говорит Бердяев, свобода есть «безосновная основа мира». Бог имеет власть над сферой бытия, но не над сферой Ничто, свободы.

Итак, творчество и объективация. Человек в акте творчества спасается, оправдывается и преображает мироздание. Но, повторю еще раз, творчество понимается Бердяевым намного шире, чем мы привыкли с этим словом обычно связывать. Приведу даже цитату, чтобы вам было понятнее, о чем здесь идет речь. Вот он пишет: «Под творчеством я понимаю не создание культурных продуктов, а потрясение и подъем всего человеческого существа, направленного к иной высшей жизни, к иному бытию. В творческом опыте раскрывается, что я-субъект первичней и выше, чем я-объект. И вместе с тем творчество противоположно эгоцентризму, есть забвение о себе и устремление к тому, что выше меня».

Творчество – это главное определение человека, основание его личности и его достоинства, это то, чего от него ждет Бог, то, чем человек оправдывается, то, что преодолевает объективированный мир, акт человеческой свободы. В общем, Бердяев – поэт свободы и поэт творчества.

Но давайте вспомним, что человек не просто божественен, творит и свободен. Еще раз: в нас, людях, происходит встреча двух противоположных и несовместимых миров. Бердяев в «Самопознании» пишет о себе: «Я – романтик начала ХХ века». Вспомните романтизм, что я вам говорил о противоречивости человека в его философии. И о взгляде на человека со стороны как его детерминированности, так и со стороны его свободы. Мы сейчас пели гимны человеку. Но ведь творчество воплощается и осуществляется всегда в объективированном и падшем мире, в мире вещей. И Бердяев говорит поэтому, что творчество – всегда трагедия. Потому что за взлетом – падение. За творческим актом – творческий продукт. Вот это дилемма: между Духом и Буквой. Это очень важно. В акте творчества мы взлетаем, мы трансцендируемся, а потом… снова падаем.

И поэтому любой акт творчества оборачивается неудачей. Не важно, это личное творчество или историческое коллективное творчество. За любым прорывом – провал. Любое человеческое действие и усилие обречено на эту катастрофу. Бердяев говорит: вот, скажем, Бетховен пишет симфонию, и это божественно, (как скажет Сартр: «Когда я сочиняю симфонию, я творю мир»). И кажется, что после его творчества мир должен зазвенеть, как симфония, мир должен навеки преобразиться. А потом приходит какой-нибудь слушатель, обыватель. И просто есть еще один «культурный продукт». И его потребляют, как гамбургер. Мы говорим: о, симфония номер девять, давайте послушаем. Мир не преобразился, ничего не случилось. Мир не спасен. Лишь мы развлекаемся, «поедая» эту божественную музыку. Пришел Христос в мир, принес свою жертву – великий акт творчества, великий импульс любви и освобождения. А в итоге родилась такая ужасная вещь, как христианство с Крестовыми походами и инквизициями. Мир не спасся, а появились какие-то уроды, которые именем Христа стали других убивать и на костры возводить. За величайшим святым Франциском Ассизским, сочинявшим гимны солнцу и раздавшим все людям, пришли францисканцы-инквизиторы и стяжатели. Возрождение, Великая французская революция, какие там чудесные и возвышенные идеалы: свобода, равенство, братство! Вот сейчас мир услышит эту весть и спасется! Пришел Робеспьер, привел гильотину и показал всем… свободу, равенство, братство. Ницше пришел в мир, страдал, мучался, терзался, открывал людям великие истины. За ним пришли какие-то ужасные «ницшеанцы» и стали кривляться, корча из себя «унтерменшей». За взлетом – падение! Любое человеческое действие обречено на эту катастрофу. Неважно, это художественный, философский, исторический акт. Именно потому, что оно происходит в мире зла, в мире объективированного, в мире падшем, в мире анонимном. Если творчество – это взлет, то за ним следует падение. Поэтому история – это цепь катастрофических провалов и неудач. Поэтому вообще вся жизнь человека – это цепь кратких взлетов и долгих падений. Бердяев на это обращает внимание. Двойственность творчества, как всего человеческого. Человек не просто бесконечное в конечном, но именно бесконечное в конечном. То, о чем я уже говорил в связи с романтиками когда-то. Вот самое главное о творчестве, свободе, человеке, о добре и зле, объективации.