Родник Олафа - Олег Николаевич Ермаков

лесов. У столбов возле берега качалось множество однодеревок, больших и малых, стояли ладьи. И возвышалась повалуша[367], обнесенная тыном, обмазанным глиной, как и в Вержавске. С нее уж давно видели ладьи, идущие под парусами. Ветер на озере и сегодня задувал.

Спиридон гадал, как тут-то поведут себя эти варяги. В Хотшине, видно, мытник токмо за дела принялся, не обвык, молод зело.

В Женни Великой бысть причал, яко в Смядынской бухте и возле стен Смоленска. К нему с обеих сторон и встали плотно обе ладьи. Обвязали столбы толстыми веревками. На берегу уже похаживали мужики в кожаных бронях, шишаках, при мечах на поясе, с копьями. Первым на пристань ступили Ёфур, Сньольв, Скари и еще один рыжий варяг по имени Кормак. Огненные усы у него свешивались чуть ли не до груди. Доски под ними скрипели. Медленно они выходили на берег. Остальным ладьи не велено было покидать. И все сидели наготове – могли тут же похватать топоры и щиты и кинуться на берег али, наоборот, ударить веслами и уйти в озерный простор. Но тогда как попасть на Дюну? Дюну, ведущую к родному морю Варяжскому. Хотя, как уже выведал Спиридон, бысть и другой путь: по той Вазузе, где его спасли варяги, нечаянно туда поднявшись, и далее в верховья, а там большой волок на Днепр; оттуда до Смоленску и чуть ниже, и снова волок – на Касплю; а по Каспле уже и до Дюны.

Варяги со Сньольвом ушли в повалушу и долго не показывались. Остальные все сидели на своих местах, покачиваясь. Волна играла ладьями, и борта скрипели, веревки постанывали. На берегу уже крутилась вездесущая ребятня. С детьми бегали собаки, лаяли. Протозанщики хмуро на них поглядывали, покрикивали. Но ребята и не слушали. Двое уже пробрались на мостки и приближались к ладьям, правда, враз оробев. Глазели на драконьи главы, венчавшие носы, на собранные паруса, на разноцветные щиты, на гребцов, простоволосых и в шлемах. Варяги скалили зубы в ленивых улыбках. Как всегда на озерах, кричали чайки. Пахло рыбой, дымком.

Ження Великая, повторял про себя Спиридон. Ее и зрел батька Василий. Может, по этим скрипучим мосткам и ступал…

Он так и не видел отца мертвым и все же до конца и не мог поверить в то.

А что мамка Василиса? Ведает ли? Про батьку и про него… Ждет…

Наконец из повалуши вышли варяги. Рыжеусый Кормак, пройдя до мостков, что-то крикнул, и все в ладьях зашевелились. У Спиридона сердце ёкнуло – драться али уплывать? Но никто не спешил. Переговариваясь и покашливая, вставали и брались за узлы с ядью, за тюки с коприной, персиянской посудой, за брони, оружие и все выгружали на мостки. Кто-то уже нес груз дальше, на берег.

У Спиридона отлегло от сердца. Значит, все порешили миром. Он оттащил на берег котлы, мешок с плошками и ложками. Скари кивнул ему, улыбнулся. На берег сошла последней и девица, Спиридон уже знал, как ее кликали: Нагме. Теперь на ней было голубое платье в желтых то ли цветах, то ли бабочках. На рыже-медных косах легкий пестрый убрус зеленого цвету. Русские мужики и ребятня все разом уставились на нее, как она легко ступила на брег.

Спиридон слышал реплики:

– Зырь, зырь, бусурманка-то!

– Али булгарка якая?

– Половецка княжна, што ль?

И Спиридон выше поднимал голову. А и в самом деле – яко княжна. И та княжна ему корм в плошке подавала… Спиридон вмиг помыслил о своих товарищах в Вержавске, о братии Смядынского монастыря и о Степке Чубаром. Яко он им про все то поведать сумеет? А если и поведает – не поверят. Забобона, рекут, али сон, блазнь.

Но вот же он все зрит своими глазами: Волгу необъятную, Нагме стройную да в голубых шелках, ладьи с драконьими главами, спокойных варягов воев-купцов, тюки с коприной и драгоценной посудой… Те тюки раскрывали по велению Сньольва, и мытник Женни Великой, невысокий мужик в темно-кирпичном поблекшем, но справном кафтане, в сапогах из зеленого сафьяна, в высокой шапке с собольей опушкой, лобасто-упрямый, с маленьким носом и быстрыми синими глазами, теребил те легкие ткани, осматривал серебряные кувшины, расписные блюда, золотые чаши, золотых малых зверушек и птиц и что-то бросал через плечо писцу, великовозрастному отроку с пробивающейся бородкой, и тот записывал на вощеной дощечке.

Ребятня норовила ближе пробраться к этому волшебному зрелищу, но ратные мужики грубо их отгоняли, одному так крепко наддал тяжелой дланью протозанщик по затылку, что отрок чуть не полетел с ног, но дружок его удержал.

Такого-то богачества Спиридон в жизни не видал. И нечаянно ему помечетнилось привезти такой-то дар, такую-то олафу мамке Василисе… Да хоть бы малый кусок того небесного шелка! И тут он поймал взгляд Нагме. Отвел глаза… Эти погляды сердце Спиридону переворачивали.

Девица Нагме ему и снилась уже. И разве сравнишь ее с вержавскими губошлепками? Ай, не сравнишь… Даже с Гостеной. Аль Светохной.

Осмотрев все, мытник кивнул своему писцу, и они ушли в повалушу. Сколько-то времени спустя туда позвали и Сньольва со Скари и Кормаком. Кормак тот, как понял Спиридон, бысть второй человек у варягов.

Разговор в повалуше затягивался, наверное, шел спор о величине мыта. Но тут мытник бысть в силе. Ибо дальше дороги нет по воде. Мочно уйти выше по Волге, но и она где-то закончится, дня через три.

А еже там колодезь? Колодезь трех рек?

И снова засвербило у Спиридона. Идеже тот студенец? Вона сколь пройдено… страниц-уньцев… стадо целое. И все зазря? Сигануть прочь от варягов, сыскать однодеревку и самому далее шлепать веслом, искать студенец, студенец трех рек и всей речи руськой.

Но… уже ему хотелось быть поближе к той княжне с медными косами, глядеть на нее хотя бы изредка.

А вот и Кормак. Он сам прошел к тюку и осторожно взял небольшой, тонкий рулон шелка, другой рукой зацепил серебряный кувшин, подхватил еще и блюдо. А в поясном кожаном мешке у него были и монеты. И он вернулся в повалушу. Варяги заворчали. Им то не пришлось по душе. Везли, везли из-за моря товар сквозь бури и ворогов, и теперь – раздавай.

Но делать-то нечего было. Чрез Женню Великую волок проходил на Дюну.

И в повалуше окончательно урядились. Вышли варяги, вышел и мытник, кого-то кликнул. К нему подбежал мужик, выслушал, после вывел из-за тына лошадь, сел на нее и уехал. Мытник выглядел довольным.

Варяги хотели костры зажечь, но Сньольв запретил. И велел всем быть при оружии. И тогда они вынимали из торб сушеную рыбу да грызли ее, запивая водой.

Правда, скоро пришла подвода, и с нее отдали варягам мешок хлебов. Хлеб резали на равные части,