Грюнвальдский бой, или Славяне и немцы. Исторический роман-хроника - Гавриил Александрович Хрущов-Сокольников

сильна, что великий князь схватил молитвенник — то, что он делал всегда в тяжёлые минуты раздумья.

Он брал молитвенник не для того, чтобы молиться по нему, а для того, чтобы гадать. Он не глядя протянул палец между листами пергамента, на которых чётко были переписаны молитвы и псалмы, и затем при свете ночника прочёл строки, оказавшиеся под пальцем.

— «Беги от ада и сотвори благо», — проговорил он вполголоса и словно какая-то блестящая мысль озарила его смущённый ум.

Он потихоньку вышел в следующий покой, где находились его свита и телохранители и отдал приказание немедленно, без малейшего шума, седлать лошадей и собираться в путь.

Служащие при нём знали, что дважды ждать приказания или возражать на его распоряжения рискованно, и через полчаса собственные кони великого князя и все кони конвоя были осёдланы, и Витовт, не послав никакого уведомления императору, не оставив ему даже письма, в глухую ночь, за час до рассвета, выступил по Краковской дороге.

Этот отъезд был настолько неожидан, что в первую минуту имперские чиновники не знали, что подумать, и боялись разбудить императора. Но когда с городских стен донесли, что Витовт и вся его свита проехали уже ворота и помчались на восток, они решились дать знать об этом своему государю.

Сигизмунд, лёгший спать очень поздно, взбесился, что его разбудили, и уверенный, что Витовт не мог уехать, не простившись с ним после столь блистательных предложений, прикрикнул на своих придворных и снова завалился спать и проспал бы до полудня, если бы рыцарский посланец, граф Фрибург, не явился к нему в ставку и снова потребовал, чтобы разбудили императора.

На этот раз Сигизмунд очнулся вполне, слова Фрибурга подействовали на него как ушат холодной воды, и апатия сменилась нервной торопливостью.

— Скорей, скорей! Седлайте коней! Трубите сбор, я сам скачу в погоню за беглецом.

Действительно, и часу не прошло, как отряд имперских войск с самим императором во главе на всех рысях выступал вслед за бежавшим Витовтом.

Почти целые сутки длилась погоня. Наконец беглец был настигнут, но в такой пересеченной местности, которая делала всякие неприязненные действия невозможными.

Витовт, дойдя до этого укреплённого самой природой места, остановился на ночлег. Он знал, что за ним будет погоня, и принял все меры предосторожности.

Действительно, догнав беглеца, Сигизмунд понял, что силой с ним ничего не поделаешь и, понадеявшись больше на свою хитрость, чем на рискованный план захвата литовского князя, один, при двух трубачах и знаменщике, выехал на переговоры с Витовтом.

Витовт, предупреждённый об этом, тоже с небольшой свитой выехал вперёд, но на небольшое расстояние от своего лагеря. Он знал что австрийцев, так же как и немцев, всегда надо остерегаться. Насилие, яд и нож были их излюбленными слугами.

Император и Витовт съехались.

В том месте, где они находились теперь, на краю большой Краковской дороги, не было ни жилья, ни даже походного шатра. Свидание происходило на открытом воздухе.

Один из оруженосцев литовского князя накрыл ковром обломок скалы, лежавшей у дороги, и два высоких собеседника уселись на этом импровизированном ложе. Обоих занимали слишком важные вопросы, чтобы заботиться об удобстве седалищ.

— Прошу прощенья у вашего величества, — первый начал Витовт, — что, нарушив правила гостеприимства и придворного этикета, уехал от вас не простившись. Но мы, литвины, люди лесов и степей, я убоялся слабости своего характера, убоялся попасть в сети дьявола и бежал.

— Как в сети дьявола? Я не понимаю вашу светлость.

— Именно в сети дьявола! Бес честолюбия ослепил меня. За блеск королевской короны я чуть не предал родины, брата и друга, который доверил мне свою честь.

— Но разве он не так же действовал относительно вашей светлости, разве вы забыли, разве вы могли забыть те дни, когда бежали от его клевретов к братьям ордена? Вы клялись им в братском союзе и верности. Разве эти клятвы расторгнуты!?

Сигизмунд говорил слово в слово то, что ему подсказал раньше рыцарский посланец.

Витовт встал со своего места.

— Ваше величество спрашивает, забыл ли я, что и в чём я клялся ордену. Я отвечу: не забыл, я слишком хорошо это помню. Ваше величество спрашивает: расторгнуты ли эти клятвы? Отвечу — да, расторгнуты и навсегда!

— Но кем же?! Святейший отец Папа писал мне, что клятву на алтаре только он один расторгнуть может и что ни прелаты, ни кардиналы не могут освободить от неё.

— Её расторгли сами рыцари, убив моих двух сыновей! — чуть не крикнул Витовт. — Тут уже я дал клятву, и эта клятва никогда мною не забудется: не положить оружия, пока у Христовых распинателей останется хотя бы один рог. И я эту страшную священную клятву чуть не забыл. Чуть не забыл вчера, когда ваше величество посулил мне корону! Нет, нет и нет! Другом немцев я быть не могу, в союзе с ними быть не желаю, помогать им против моего кровного считаю преступлением!

Сигизмунд понял, что ставка с его стороны была проиграна.

— Но ваша светлость, — вдруг заговорил он, — наш разговор и моё предложение, надеюсь, останутся тайной для всех. Я доверился вашей светлости, и надеюсь, не буду выдан головой.

— В этом даю слово. Ни король, мой брат, ни даже духовник мой никогда не узнают, о чём шёл разговор меж нами.

— Но я попросил бы на это присяги вашей светлости. Витовт вспыхнул.

— Мы в Литве присяги не знали, её ввели к нам ваши же крыжаки. Я клянусь словом литовского князя, и для меня нет клятвы выше этой! Клянусь не открывать ни слова из нашего разговора никому до той поры, пока ваше величество не объявит войны или мне, или моему союзнику и брату.

— И это верно? — воскликнул император, схватывая Витовта за руку.

— Я не немец, чтобы играть клятвами как мячами.

— Верно, и не требую иной клятвы! — Сигизмунд понял, что у него нет сил заставить