Грюнвальдский бой, или Славяне и немцы. Исторический роман-хроника - Гавриил Александрович Хрущов-Сокольников

клянусь, клянусь Пресвятой Девой, я невинен! Я невинен! — вопил он, стараясь охватить колени молодого человека.

— Кто же, если не ты, ранил в бок Пегаса, кто же, как не ты, воткнул гвоздь в седло? И это — в день турнира? А? Говори, негодяй?!

— Видит Бог, не я! Видит Пресвятая Дева, не я…

— Так кто же? Говори, злодей! — крикнул на него взбешённый герцог.

— Не могу, не могу сказать! — продолжал Мейер, которого слуги герцога привязали, между тем, к колодке.

— Скажешь, негодяй, или умрёшь под ударами!

— Не могу, великая клятва сковывает мои уста. Не могу!

Герцог махнул рукой — и два удара бича легли по спине немца. Он извивался как змея и старался кричать как можно громче, думая криками призвать к себе на помощь.

— Кто подучил тебя? — снова резко спросил герцог.

— Не могу, не могу сказать, клятва велика, они не помилуют! Всё равно мне смерть! — со слезами простонал Мейер.

Герцог знал теперь то, что ему было нужно. Очевидно, у него были враги, и враги сильные.

— Ступайте пока прочь! — обратился он к прислуге, — и оставьте меня наедине с ним — он указал на привязанного Мейера.

Слуги и даже сам мессир Франсуа почтительно удалились.

— Слушай, мы теперь одни, и нас никто не услышит, — проговорил он, подходя к немцу. — Я верю, что ты не по собственной воле поступил со мной предательски. Открой мне, кто мои враги, кто подучил тебя, и я не только прощу тебя, но и озолочу!

Глаза Мейера засветились радостью.

— Увы! Благородный господин, не могу говорить, страшная клятва связала мне уста, если я нарушу её, мою душу ждёт ад кромешный!

Герцог вынул из кармана кошелёк с деньгами и поднёс его к самому лицу Мейера.

— Смотри, здесь сто испанских дублонов, достаточная сумма, чтобы прожить всю жизнь безбедно. Скажи мне имя — и она твоя.

— Не могу, видит Бог, не могу! Нарушить такую клятву — великий, смертельный грех, нет, не могу! Не могу! — стон жадности звучал в словах немца, он готов был хоть зубами вырвать из рук своего господина этот мешок с золотом.

— Ты говоришь, клятва! Хорошо. Но ведь нет того греха, который бы не мог отпустить святейший отец Папа. У меня есть здесь, при мне, индульгенция святейшего отца, за его святой подписью и печатью святого Петра. Она безымянная. Стоит только вписать твоё имя — и грех твой будет снят.

— Как, у светлейшего господина есть святая индульгенция и он согласится уступить её мне, червю и смерду?! В таком случае, спрашивайте, я вам открою всё. Только прикажите сначала развязать меня: проклятые ремни впились мне в тело.

Герцог подошёл и кинжалом разрезал все узлы пленника.

Георг Мейер вскочил на ноги и отряхнулся, словно собака, выскочившая из воды. Обещание богатства в этой и безнаказанности — в той — жизни, сделало его совсем весёлым, он даже позабыл только что полученные удары бича.

— Говори, я слушаю! — произнёс герцог, садясь в походное кресло.

— А индульгенция, ваша светлость? — нерешительно проговорил немец.

— Ах, да, ты мне не веришь. Ну и прекрасно, вот она, — и герцог достал с груди небольшой молитвенник, в котором, сложенная в 8 раз, лежала папская индульгенция, писанная на пергаменте. Место для имени было оставлено, а также место для числа, месяца и года.

— Видишь, всё в порядке, говори, и она твоя.

— А не мало ли капитала на первое обзаведение? — жадный взгляд немца перешёл на мешок с золотом. — Если я открою вашей светлости роковую тайну, мне придётся бежать отсюда далеко.

— Я не торгуюсь и обещаний обратно не беру, — с полуулыбкой отозвался герцог, — но говори скорее.

— Ваша светлость, — вдруг снова заговорил умоляющим тоном Мейер, — я сам могу только читать, и то по складам, — кто же мне впишет в эту святую индульгенцию моё имя? Могут подумать, что я её украл!

— Об этом не беспокойся. Мессир Франсуа знает грамоту за нас обоих, я прикажу ему вписать немедленно! Не самому же мне марать руки в чернила…

— Но ваша светлость, нельзя ли это сделать теперь же?

— Ах, ты глупый, глупый, — расхохотался герцог, — или ты забыл, что святейшая индульгенция имеет силу только до того часу, когда она выдана? Следовательно, если я тебе выдам её сейчас, то она не будет иметь силы против того греха, который тебе придётся совершить, чтобы получить ее.

Немец, очевидно, был очень сконфужен этим софизмом, он повалился снова к ногам герцога и умолял его не выдавать его орденскому капитулу, если за ним явятся приставы.

— Ну, кто же, говори, кто приказал тебе устроить со мною эту подлость? Неужели граф Брауншвейг, мой соперник…

— Нет, благородный господин, светлейший герцог, как можно? Граф Брауншвейг — рыцарь в полном смысле слова, но у нас в ордене есть другие враги, которые не постоят за средствами погубить вас. Бойтесь их, берегитесь!

— Но кто же они и что я сделал, чтобы заслужить такую ненависть? — переспросил удивлённый герцог, думавший, что назвав графа Брауншвейга, он назвал своего тайного врага.

— Ну, будь что будет, — набожно крестясь, сказал Георг Мейер, — пусть я буду анафема, если солгу хоть словом такому благородному и милостивому господину, как ваша светлость. Меня подослал к вам, по приказу всего орденского капитула, знаменитый комтур Марквард Зальцбах! Но только умоляю, заклинаю, молчите, молчите, или я погиб, и ваша светлость не минует нового удара, — предавший этими словами своих подговорщиков немец дрожал всем телом и поминутно оглядывался, боясь, чтобы кто не подслушал его исповеди.

— Марквард Зальцбах! Что я ему сделал? — сказал сам себе изумлённый герцог, — за что? За что? Что я им сделал!?

— Простите, ваша светлость, мою смелость. Марквард, посылая меня к вашей милости, говорил мне под страшной клятвой, что ваша светлость