Четыре месяца темноты - Павел Владимирович Волчик

мужской голос, потому что он уже целый час молчал. – Почему бы вам самим не прийти работать в школу?

Кулакова усмехнулась и готова была ответить, но осознав, видимо, что это было сказано без всякой иронии, замолчала. В ее глазах промелькнула какая-то новая мысль.

Маргарита Генриховна негромко продолжила в тишине:

– У нас в коридорах не стоит очередь из учителей. После педагогического вуза люди идут зарабатывать деньги. Очень мало кто решается устроиться в школу.

После общего собрания потянулась вереница частных вопросов. Родители по очереди подходили к Озерову и спрашивали его, в том числе и о том, что его не касалось:

– Я сестра Пети, скажите, что с ним делать? Он целыми днями играет в компьютер, а за уроки не берется. Что бы мы ему ни говорили, он все равно не слушается и рубится до самой ночи.

– Выдерните вилку из сети.

– Я мама Лиды Водянкиной. Вы, наверное, уже слышали, что я работала в этой школе. Что скажете про мою девочку?

– С чего начать? С ее вечных опозданий, полного безразличия к происходящему или с патологической лени?

– Она всегда была такой. А еще девочка много занимается танцами и устает. Но только не смейте делать из нее неудачницу.

– Я мама Любы. Спасибо вам, что поддерживаете ее. Она очень хорошо отзывалась о вас. Если я могу чем-то помочь…

– Я водитель Максима Урбанского. Не знаю, как это принято. Но я решил тоже встать в очередь, вдруг вы скажете что-нибудь важное. Что мне передать родителям?

– Передайте, что я хотел бы с ними познакомиться.

– Я мама Ильи Кротова. Насчет учебы я не беспокоюсь. Есть еще какие-нибудь проблемы?

– У Ильи хорошие математические способности, но он не умеет ровно написать в ряд несколько слов. Текст невозможно прочитать. Что с его почерком?

– Ну, у нас есть некоторые проблемы. Но не всем же быть писателями. Это все?

Поздним вечером в спортивном зале школы скрипнула дверь.

Роман Штыгин обернулся и посмотрел на вошедшего. У ног учителя физкультуры была целая свалка неразобранного спортивного инвентаря: мячи, обручи, насосы, перепутанные скакалки.

– Вы еще тут? Как хорошо, – сказал Озеров, заходя в пустой зал, бледный как привидение.

– Да, – крякнул Роман Андреевич, распрямляясь, несколько смущенный поздним визитом. – Уроков завтра нет – не хочу лишний день выходить на работу, чтобы возиться с кучей нового снаряжения. А вы почему до сих пор не дома?

– Родительское собрание.

– А! – Штыгин растерянно почесал затылок. – Кажется, я про него забыл.

Он вопросительно посмотрел на Озерова – Кирилл замялся:

– Помните, вы говорили про ту грушу, которую колотите, когда… Она еще висит у вас где-нибудь?

– Вон там, в тренерской, – быстро ответил Штыгин, сдерживая улыбку. – Только, пожалуйста, наденьте перчатки.

Озеров

Не взять с собой на улицу зонт, когда ты живёшь в Городе Дождей, – что может быть нелепей?

Кирилл стоял на остановке, прикрывая голову дорожной сумкой. Вода заливалась в рукава и струями текла по лицу. Несмотря на ноябрь, снег ещё не выпал, зато дождь был ледяным. Нелепей человека, который не взял зонт, может быть только учитель, стоящий перед классом в мокрой пятнистой одежде.

Сквозь пелену струй он не сразу различил автомобиль, который остановился напротив, окатив тротуар потоком грязи.

– Озеров! Эй! Кирилл Петрович! – услышал он зычный женский голос, перекрывающий шум дождя. – Садись!

Молодой человек заколебался. Он не хотел промокнуть насквозь, но странная его нелюбовь к машинам была слишком велика. После одного памятного случая Кирилл не только сам не мог водить автомобиль, но и испытывал сильное беспокойство, когда ехал с кем-нибудь рядом.

Наконец он пересилил себя и сел на переднее сиденье. За рулём была женщина примерно пятидесяти лет, с пышной фигурой, идеально ровной короткой стрижкой и длинными серьгами в ушах, по звону которых Кирилл сразу узнал Элеонору Павловну. Она обезоруживающе просто улыбнулась и сказала:

– Я узнала тебя, Озеров, по твоей привычке разглядывать собственные ботинки. Не так уж много людей всё время ищут что-то у себя под ногами. Надеюсь, ты не ведёшь урок с опущенной головой?

Как обычно, Элеонора Павловна заразительно расхохоталась, и в салоне сразу стало теплее.

Она включила поворотник, посмотрела в боковое зеркало, затем игриво сказала Озерову:

– А теперь объясни мне, Кирилл Петрович, что такой молодой парень забыл в школе? Я ума не приложу, каким магнитом тебя сюда затянуло.

– Назовём это стечением обстоятельств, – сухо ответил он. Ну не рассказывать же, в самом деле, про глупый спор с братом.

Они медленно поехали, пробиваясь сквозь стену дождя.

– Сколько ты уже у нас? Второй месяц? Значит, ты почувствовал, Озеров, что в нашем деле самое тяжёлое. Вот она, картина маслом: ты отдаёшь ученикам самое сокровенное и вдруг получаешь плевок в лицо. Не то чтобы им был не нужен твой порыв, твой дар, твои знания – просто они ещё не созрели, чтобы всё это принять. И некоторые из них не созреют никогда. Если ты готов это терпеть, значит, ты уже наполовину стал учителем. Слышишь, Озеров? Уже приходилось утираться?

– Приходилось, – ответил Кирилл, глядя на бегущие по лобовому стеклу струи дождя.

– И ты всё ещё тут. Признаюсь тебе честно, моё терпение иссякло, я буквально плаваю в их плевках…

– Вы преувеличиваете, Элеонора Павловна, дети вас любят – это чувствуется, когда они вспоминают о вас.

Она громко рассмеялась. Как будто весенний гром грянул посреди зимы.

– Они вспоминают меня, потому что я их регулярно понукаю. Особенно