Между плахой и секирой - Юрий Брайдер

Это немного успокоило Цыпфа, и он пригляделся к женщине повнимательней. Ничего особенного в ней не было. Усталое, уже поблекшее лицо. Тусклые, небрежно прибранные волосы. След очков на переносице. Да и наряд ее выглядел совершенно обыденно (хотя не для Будетляндии, а скорее для Отчины): мешковатые штаны неопределенного цвета, соответствующая им по фасону куртка, позаимствованная из неисчерпаемых запасов приснопамятного Управления исправительно-трудовых работ, грубые кирзовые ботинки.

На Леву женщина смотрела чуть прищурившись, не то с ехидцей, не то с затаенной жалостью.

– Может, поздороваемся? – она первой нарушила неловкое молчание.

– Здравствуйте, – произнес Цыпф натянуто. Сердце его продолжало колотиться. – Чем обязан?

– А попроще сказать нельзя? – женщина еще больше прищурилась.

– Разве мы с вами знакомы?

– Было дело, – кивнула она.

– И… как же вас зовут?

– Угадай с трех раз.

– Затрудняюсь, знаете ли… Вы из Отчины?

– Естественно.

– А как здесь оказались?

– Проездом, – загадочно ответила она. – Ну так как же меня все-таки зовут?

– Не помню, – сдался Лева. – Уж извините…

– А я-то надеялась… – Похоже, женщина и в самом деле была искренне огорчена. – Дырявая у тебя память, Лева.

– Память у меня как раз неплохая, – Цыпф уже окончательно освоился в странной ситуации и теперь лихорадочно пытался сообразить: кто эта женщина и чего она от него хочет.

– А цветочки кому? – поинтересовалась она. – Девочке?

– Да, – с достоинством кивнул Цыпф.

– Которая из них твоя? Та, что пожиже, или та, что поплотнее?

– Та, что поплотнее… Вы следили за нами?

– Имела удовольствие любоваться. Правда, издали.

– Почему именно издали?

Вопрос был наивный, хотя и с хитрецой. Женщина прекрасно поняла это, но ответила с обезоруживающей прямотой:

– Опасно к вам близко подходить. Многие уже за это поплатились.

– Ara… – Лева осторожно положил цветы на землю. – Скажите, пожалуйста… я давно интересуюсь… голова у вас от рогов не болит?

– Они у меня совсем маленькие, – женщина потрогала что-то в своих волосах. – Как у новорожденного козленочка. Хочешь посмотреть?

– Нет, спасибо…

По выражению глаз и по движениям своей собеседницы Лева уже догадался, что она под завязку накачана бдолахом и сейчас представляет собой смертельно опасную боевую машину, которой для расправы с отдельно взятым человеком и оружия-то никакого не надо. Почему же тогда он еще жив и ради чего ведется этот путаный, уклончивый разговор?

– Твоя девочка любит цветы? – спросила женщина. Лева сначала хотел примерно отбрить ее, но вовремя сдержался – зачем зря дразнить маньячку.

– У нее завтра день рождения, – эта информация никак не могла повредить ни ему, ни Лилечке.

– Ого! – женщина изобразила удивление. – И что ты ей подаришь? Только цветы?

– Да вот ничего другого не нашел.

– Кавалер ты, Лева, незавидный.

Сказано это было с сочувствием. Затем женщина принялась поочередно проверять содержимое своих карманов. На белый свет появились очки в суконном чехле, скомканный носовой платок, пакет стерильных бинтов, пистолет неизвестной Цыпфу модели, щербатая расческа и заколка для волос. Наконец, она обнаружила то, что искала, и с возгласом: «Лови!» – швырнула Левке.

На летящие предметы он всегда реагировал плохо, но на сей раз изловчился и перехватил подарок в воздухе. Это было что-то вроде старинного колье – много тусклых, дымчатых камней, нанизанных на золотую цепочку.

– Подари своей девочке, – сказала она. – Но обо мне, чур, ни слова. Ни ей, ни кому другому. Особенно псирам вашим, Смыкову и Зяблику.

– Хорошо, – согласился Лева, понимая, что положение его не так уж и безнадежно, как казалось вначале.– Мне, стало быть, идти можно?

– Если не спешишь, давай еще поболтаем.

– То-то и оно, что спешу, – заторопился Лева. – Меня всего на полчаса отпустили. Боюсь, сейчас тревогу поднимут.

– Ты еще придешь сюда? – прищуренные глаза женщины все еще застилал шальной туман бдолаха, но в голосе звучала такая мольба, что Цыпф даже вздрогнул.

– Не знаю… – замялся он.

– Ты должен прийти, – сейчас это была уже не мольба и не приказ, а окончательная констатация факта: "Ты должен прийти, иначе… "

– Когда? – устоять против такого напора было невозможно.

– Я буду здесь все время.

– Я постараюсь…

– Эх, Лева, Лева… Всегда ты был тюфяком… Пообещай мне.

– Обещаю, – сдался Цыпф.

– И постарайся обязательно вспомнить мое имя. Во всем свете его знаешь один только ты.

– Неужели вы не знаете собственного имени? – глупо удивился Цыпф.

– Сейчас меня зовут Цилла. В честь жены Ламеха, потомка Каина в пятом колене. Но когда-то, в другой жизни, у меня было совсем иное имя. Очень важно, чтобы ты вспомнил его… А теперь иди и не оборачивайся… Не забудь цветы…

Когда он вернулся в лагерь, лицо у Верки было такое белое, что по контрасту с ним волосы выглядели уже не чистым льном, а обычной паклей.

Ни слова не говоря, она заехала Цыпфу кулачком в ухо. Потом из ее уст раздались звуки, которым как нельзя лучше подходило определение «змеиное шипение».

– Тварь бессовестная! Жаба поганая! Где -же ты был? Я тут до полусмерти измаялась! Вторую смену стою, боюсь Смыкова будить! А если бы аггелы тебя припутали? Кто бы за это отвечал? Да чтобы я тебе еще хоть когда-нибудь поверила! На полчаса, гад, попросился, а сам неизвестно где два часа болтался! В Киркопию за это время можно сбегать! Ах ты…

– Простите, Вера Ивановна, увлекся, – стал оправдываться он (впрочем, без особого энтузиазма). – Больше не повторится.

– Это уж точно! Теперь если и уйдешь куда, так только через мой труп!

Впрочем, надолго Верки не хватило. Пошипев еще немного, она завалилась спать, возложив на Цыпфа обязанность самому разбудить Смыкова, дежурившего в третью смену.

У Левки же сна не было ни в одном глазу. Забросив подальше колье (мало ли какую заразу оно могло таить) и припрятав цветы, он принялся скрупулезно и беспристрастно анализировать все только что с ним случившееся.

О том, что женщины-аггелы куда как опаснее своих единоверцев-мужчин, он уже слышал. Объяснялось это тем, что если среди представителей сильного пола стадии «рогатого» достигал каждый второй-третий, то среди прекрасных дам – только каждая пятидесятая, то есть наиболее оголтелая. И вот одна из этих ведьм, прекрасно знавшая, кто находится перед ней, готовая к бою и хорошо вооруженная, почему-то отпустила своего смертельного врага живым да еще и несла при этом всякую околесицу.

Ни о каком романтическом чувстве тут, конечно, не могло быть и речи. Лева даже с большой натяжкой не мог сойти за предмет женских вожделений, да и эта Цилла, похоже, давно миновала стадию любовных увлечений.