Между плахой и секирой - Юрий Брайдер

– Да не великое дело! А великую беду!

– Лева, не базарь, – погрозил ему кулаком Зяблик. – Зачем такой шорох! Любое дело может бедой обернуться, а беда, в натуре, клевым интересом… Диалектика, едрена вошь… Если сюда побольше аггелов заманить да пришить их всех разом, чистая польза для твоих будущих шкетов обломается.

– А как заманить? – сразу же заинтересовался Смыков.

– Там видно будет, – отмахнулся Зяблик. – Да хотя бы этой самой пушкой. Пустим парашу, что их здесь без счета. Пусть ищут. А потом все гнездо спалим. Вместе с гадами, в нем обитающими. Сразу легче дышать станет.

– Что с вами говорить, – безнадежно вздохнул Цыпф. – Как об стенку горох…

– Тогда голосуем, – Зяблик вскинул вверх расслабленную кисть правой руки. – Я за то, чтобы оставить Горыныча в целости и сохранности.

– Присоединяюсь. – Смыков голосовал, словно пионерский салют отдавал.

Толгай, продолжавший бормотать что-то, касавшееся еды и сна, и даже не пытавшийся вникнуть в суть проблемы, естественно, поддержал своего кумира Зяблика.

Затем все уставились на Верку, голос которой мог оказаться решающим (в том, что Лилечка примет сторону Цыпфа, сомневаться не приходилось).

– Ну что меня глазами едите? – Верка независимо передернула плечами. – Нравлюсь, что ли?

– Ты не выпендривайся, шалава, – сказал Зяблик, недобро прищурившись. – Тут тебе не танцульки и не бабьи посиделки. Тут, может, судьба человечества решается. Поэтому пораскинь мозгами. А потом отвечай. Толком и по совести.

– Ну уж если толком и по совести, то фиг вам, зайчики! – Верка продемонстрировала рукотворное подтверждение своего заявления. – Гнездо вы вражье уничтожить задумали? Когда я еще под стол пешком ходила, на нашей улице случай такой был. Одному дураку, которого крысы замучили, другой дурак посоветовал, как от них избавиться. Верный, говорит, способ. Веками проверенный. Подпали одну и пусти в подполье. При виде ее мук все другие немедленно из дома сойдут. Так наш сосед и сделал. Изловил крысу, облил керосинчиком и поджег. А она, сволочь, не в подполье бросилась, а в сарай, где корова стояла да три пары свиней. Ну, естественно, и сена с полтонны было на зиму заготовлено. Сами догадываетесь, чем все кончилось. Хорошо хоть, убытки сараем и скотиной ограничились. Дом пожарники кое-как отстояли. Примерно такую же штуку и вы здесь устроить собираетесь. Прикончите вы аггелов или не прикончите, это еще вилами по воде писано. А то, что сарай, в котором все мы сено жуем, спалите, – это уж наверняка!

– Браво, – сказал Зяблик. -Бис. Тебе бы в свое время не клизмы ставить, а агитпропом заведовать.

– Запросто! – ответила Верка. – Ну не повезло мне в жизни, что тут поделаешь.

– Три на три, – поморщился Смыков. – Ничья. Окончательное решение откладывается.

– И на какой срок? – немного ожил Цыпф.

– Пока один из нас не передумает. Или пока число голосующих не станет нечетным. Вот так-то, братцы мои!

– А до тех пор?

– А до тех пор будем оставаться на этом месте. Но пушечку извольте сдать нам на ответственное хранение. Чтобы вам лишнего искушения не было. Еще ликвидируете ее в явочном порядке, – Смыков по-отечески грозно уставился на Цыпфа.

Тот, немного поколебавшись, согласился. Во-первых, в этом предложении имелась определенная логика. Во-вторых, как говорят в народе, умный с сильным вслух не спорят.

В этих горячих, хотя и бесплодных дебатах никто не обратил внимания, что звуков губной гармошки давно не слышно, а силуэт Лилечки в пределах видимости отсутствует. Это был плохой знак, потому что после нескольких суток, проведенных в обществе мертвого Эрикса, девушка никогда не удалялась от людей дальше, чем на полсотню шагов, и даже, уединяясь по нужде, просила Верку покараулить рядом.

Цыпф вскочил и вытянул шею так, что его хребет едва не разорвался на стыке между шестым и седьмым позвонками. Верка чистым голосом грязно выругалась. Толгай, до которого все доходило с опозданием, но который потом действовал быстрее всех, выхватил саблю даже чуть раньше, чем Смыков и Зяблик пистолеты.

– Рассредоточиться! – прошептал Смыков. – Залечь!

– Левка, береги пушку! – прошипел Зяблик. – Чмыхало, к нему! Башкой за все отвечаешь! Я пошел вперед.

Когда было нужно, эти двое понимали друг друга почти без слов, а уж о каких-либо пререканиях в такие минуты не могло быть и речи.

Впрочем, напряжение разрядилось довольно скоро. Зяблик, ящерицей скользнувший в сторону ближайших руин, спустя минут десять уже вернулся. Лилечка шла с ним рядом и чрезвычайно немелодично дула в губную гармошку, что свидетельствовало уже не о плачевном состоянии души, а скорее о глубоком нервном потрясении. Человек, даже абсолютно лишенный слуха, в здравом уме никогда не позволил бы себе такого издевательства над безвинным музыкальным инструментом.

– Что случилось? – едва ли не хором воскликнула ватага (диссонансом прозвучало лишь «Ни булды?» Толгая, в принципе означавшее то же самое).

– Пусть сама расскажет, – буркнул Зяблик, все еще сжимавший в руках пистолет. – Я лично ничего понять не могу.

Лилечка зарыдала, не выпуская изо рта гармошку, и без того изначально настроенную на минорный лад.

– Ну миленькая, ну что с тобой, ну скажи хоть одно словечко, – уговаривал ее Цыпф, и сам готовый вот-вот расплакаться. – Тебя обидел кто-нибудь?

– Не-е-а, – выдавила из себя девушка, и в унисон этому гармошка взвизгнула, словно кастрируемый кот.

– Да что вы в самом деле, все с ума посходили? – растолкав мужчин, Верка вырвала гармошку у Лилечки. – А ну успокойся! Или я тебя обратно отведу! Хочешь?

– Не-е-а, – повторила Лилечка, но уже человеческим голосом.

– Ты испугалась?

– Ага, – затрясла головой девушка.

– Кого, людей?

– Не-е-а…

– Зверей?

– Не-е-а…

– Чертей?

Лилечка на мгновение прервала плач, словно пытаясь что-то вспомнить, потом сделала отрицательный жест и вновь захлюпала носом.

Путем перекрестного допроса и множества наводящих вопросов в конце концов выяснилась следующая картина. Опечаленная разлукой с близнецами, непониманием со стороны друзей и еще неизвестно чем-то, чему она и сама не могла дать определения, Лилечка отправилась на прогулку, по своему обыкновению не удаляясь далеко от места стоянки. Если она временами и теряла спорщиков из виду, то всегда продолжала слышать их возбужденные голоса.

Чтобы как-то облегчить тоску, Лилечка разучивала на губной гармошке «Марш юных пионеров», незамысловатый, но бодрый мотив которого она с помощью бабушки когда-то подобрала на аккордеоне. Как ни странно, но своего она добилась, причем с перебором – и мелодию освоила, и от мрачных мыслей отвлеклась, и даже про осторожность забыла.