Царство селевкидов. Величайшее наследие Александра Македонского - Эдвин Бивен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Что касается условий договора, которые нам известны, то – что неудивительно в отношении соглашения, по своей природе тайного, – точной информации у нас нет. Аппиан приводит расхожую историю, что, согласно его статьям, Антиох должен был получить Кипр и сам Египет (в том числе, конечно, и Келесирию), а Филипп – Кирену, владения Птолемеев в Эгейском море и побережье Ионии[1099]. Однако весьма маловероятно, что они хотели каким-то образом вмешаться в африканские владения Птолемеев. С другой стороны, верно то, что западное побережье Малой Азии (или часть его) было передано Филиппу. Это доказывается не тем, что Филипп туда вторгся, – поскольку Полибий ясно говорит, что оба царя не придерживались достигнутого соглашения[1100], – но тем, что официально было признано притязание Филиппа на то, что в этом вторжении его должно поддержать государство Селевкидов[1101].
Что же значит эта странная ситуация: почему дому Антигона оставили регионы, в которых были заинтересованы Селевкиды? Чтобы объяснить это, во-первых, надо признать, что обе стороны в соглашении не были честны друг с другом. Оно должно было существовать только до тех пор, пока держава Птолемеев не уберется с политической арены. Завоевание Келесирии было самой важной частью всего этого для Антиоха, и, чтобы это обеспечить, он хотел, чтобы Филипп отвлекал противника в Малой Азии. Фактически он не намеревался его серьезно поддерживать[1102]. Во-вторых, нужно принять во внимание фактическую ситуацию в Малой Азии. Союз двух царей был направлен не только против Египта. Правлению Селевкидов в Малой Азии угрожал гораздо более опасный враг, чем Филипп – царь Пергама. И Египет, и Пергам принадлежали к группе держав, которые были более или менее тесно связаны общими симпатиями и целями; кроме них, к ним можно причислить Родос, этолийскую лигу и на заднем плане – грядущий Рим[1103]. Три из этих держав – Пергам, Египет и Родос – утвердились в Малой Азии, и их взаимная дружба лишь укрепила препятствия для амбиций Селевкидов. Мы видим, почему могло казаться желательным, чтобы сила, враждебная этой группе[1104], заняла место Египта в Малой Азии. Неизбежный конфликт между Филиппом и Атталом должен был истощить обе державы, и дому Селевкидов останется лишь пожинать плоды.
Заключив соглашение, Антиох снова завоевал Келесирию. И здесь мы снова осознаем, насколько капризно обошлось Время с древними авторами. В то время как мы обладаем сравнительно полной информацией относительно кампаний 219–217 гг. до н. э., мы почти совершенно ничего не знаем о кампаниях, которые фактически привели к переходу Келесирии от Птолемея к Селевкидам.
Положение дел в Египте во время несовершеннолетия Эпифана – двор, который раздирали враждующие фракции, мятежи местных жителей – стало значительным элементом успеха Антиоха[1105]. Насколько скоро после 202 г. произошло завоевание, мы не знаем[1106]. Что касается его масштабов, то оно в любом случае доходило до Иудеи. К 199 г. Антиох, видимо, уже считал, что завоевание закончено, и обратил свое внимание на Малую Азию.
В этом отношении между тем договор привел к поразительным результатам.
Филипп немедленно после его заключения набросился на владения Птолемеев во Фракии и на азиатских берегах Геллеспонта. За несколько месяцев его гарнизоны оказались в Лисимахии, Сестосе и Перитфе, и Киус был стерт с лица земли. В следующем (201) году он появился с мощным флотом в Эгейском море и выгнал людей Птолемея с Самоса. Потом Родос и Аттал объединились, чтобы его остановить, ибо силы для сопротивления у Египта не было. Филипп высадился на берегу Пергама, в то время как силы Аттала отступили за стены городов, опустошили округу с варварским безрассудством. Зевксис, селевкидский сатрап Лидии, неохотно оказал ему поддержку[1107].
Когда Филипп снова оказался на море и отправился в Самос, объединившийся флот Родоса и Пергама застал его между Хиосом и материком. Сам Аттал был на борту. Последовала битва с неясным исходом – в целом для Филиппа она была неудачной. Однако второе морское сражение у Милета между Филиппом и родосцами оказалось победным для македонца. В результате Кария открылась для вторжения. Милет поторопился заручиться дружбой Филиппа. Миус, Принасс, Педаса, Баргилия, Эвром и Стратоникея оказались в его руках. Последняя принадлежала к владениям Птолемея. Однако на данный момент Родос и Аттал вернули себе владение морем и перерезали коммуникации Филиппа с Македонией. Теперь ему стало трудно снабжать провизией свою армию в Карии. Припасов, присланных Зевксисом, оказалось недостаточно[1108]. Он был вынужден прибегать к таким средствам, как приобретение еды в обмен на территорию, которую он завоевал. Миус он передал Магнесии-на-Меандре в обмен на груз фиг. Распространять дальше его завоевания в Карии было уже невозможно. Он оставил кое-где гарнизоны и ускользнул между вражеских флотов домой – в Македонию.
В следующем году (200) Филипп завершил завоевание фракийского берега. Эн и Маронея все еще были в руках птолемеевских гарнизонов, однако теперь они пали под напором Филиппа, как и несколько городов поменьше. Затем он пересек море и стал осаждать Абидос.
Однако теперь взоры людей обратились на Запад. В течение жизни одного поколения в то время греческий мир наблюдал подъем на Италийском полуострове одного из «варварских» государств до поистине всемирного значения. За семьдесят пять лет до того Рим вышел из войны с Пирром ведущим государством полуострова, и другие италийские общины к югу от территории галлов вскоре оказались в более или менее прямом подчинении по отношению к городу на Тибре. С тех пор в результате войн с Карфагеном престиж Рима поднялся невероятно, и он повсюду распространил свое влияние. И эта новая держава не менее серьезно выражала свою приверженность эллинизму, чем некогда македонцы. При первом явлении римских армий к востоку от Адриатики (в 229–228 до н. э.) клеймо «варваров» до некоторой степени было снято с римлян, когда им позволили участвовать в панэллинских играх на Истме[1109]. Как и македонские династии, Рим отдавал должное греческой культуре и выражал свою приверженность священным принципам эллинской автономии. И тем грекам, которые считали, что дело свободы покрылось тьмой после подъема македонской державы, появление этого великого государства на Западе казалось обещанием лучшей эпохи: ведь оно, какова бы ни была национальность его жителей, было благочестиво-филэллинским и при этом еще и республикой.
Теперь же, когда македонский
