Генри VII - Милла Коскинен

Грином, другом Джеймса Тирелла, из Восточной Англии. Естественно, обо всех этих встречах слуги тут же разболтали в первом же пабе, причем о первой встрече слуга рассказал просто из желания почувствовать себя важным, а уж его рассказ рассказали королевским шпионам. А во втором случае, слуга докладывал шпиону. Правда, о чем шла речь за обедами, слуги не слышали. Заговорщики все-таки совсем уж дураками не были.

Конец затянувшейся ситуации положил сэр Томас Ловелл, прибыв в Кале в феврале 1502 года. Он без проблем попал в Гин, поговорил с Тиреллом, привез его в Кале, и они вместе сели на корабль, идущий в Англию. В Гине Тирелл оставил своего сына Томаса. Пенн утверждает, что в открытом море Ловелл пригрозил Тиреллу, что выбросит его за борт, если он не отправит сыну приказ сдать Гин, и таким образом вся честная компания оказалась в Тауэре. Откровенно говоря, я не могу понять, откуда Пенн разжился такой подробностью, разве что в книге Стивена Ганна (Steven J. Gunn, “Henry VII's New Men and the Making of Tudor England”), но она была издана таким малым тиражом, что стоит 77 фунтов самое малое, которые я совершенно не готова платить. Так что факт или не факт — вопрос открытый. В любом случае, сын Тирелла прожил благополучную жизнь, а сын казненного Виндэма и вовсе стал адмиралом, так что можно утверждать хотя бы одно: что бы ни натворило старшее поколение, младшее за их грехи не ответило.

Кстати, Каннингем ничего не упоминает о том, что Тирелл признался «заодно» в убийстве Принцев из Башни. Пенн упоминает, но перекладывает ответственность за это утверждение на Томаса Мора, который и пристегнул Тирелла к истории принцев, сочиняя свой пасквиль о Ричарде III.

А сэр Керзон, избежав заключения или плахи, оказался при дворе императора Максимилиана, где его произвели в графы империи за исключительную храбрость, проявленную в походе против османов.

Штандарт сэра Роберта Керзона с мотто: PARLESQUI VOULDRAS: говори как хочешь (фр.)

Помимо получения почестей, он, возможно, поразнюхал слегка, имеются ли у императора планы на де ла Поля, потому что Керзон вновь оказывается в числе лиц, получивших королевский пардон, и 5 мая 1504 года, и 10 апреля 1505 года.

Если следить за передвижением денег, то в 1506 году Генри VII наградил Керзона крупным годовым доходом, но вот в 1504-м объявил предателем и изменником, в результате чего люди, поручившиеся за его лояльность своими залогами, деньги потеряли. Хотя, в случае именно этого короля, такое действие отнюдь не казалось ему бесстыдным или несправедливым, хотя сэр Керзон явно крутился вокруг Саффолка, работая на корону. Всё должно было быть абсолютно достоверно, недооценивать врагов Генри VII не собирался.

Надо сказать, что Максимилиан не встрял в авантюру с де ла Полем потому, что Генри VII почуял в нём родственную душу в плане любви к деньгам, и, не прибегая, на этот раз, к угрозам всякими там экономическими санкциями за укрывательство беглого де ла Поля, пообещал ему «займ» в 10 000 фунтов на крестовый поход против турок (на самом деле, Максимилиан нуждался в деньгах на покрытие расходов от военных действий во Франции и в Италии). С другой стороны, Максимилиан не то чтобы имел какую-то политическую стыдливость, не желая продавать де ла Поля за 10 000 фунтов, но ужасно не хотел отказываться от такой блестящей фигуры для будущих дипломатических сражений с королем Англии. И он прибегнул к крючкотворству, заявив послам Генри VII, что таки да, договор с Англией обязывает его выдать врага английской короны по первому требованию, но этот договор не может касаться тех свободных городов, которые не попадают под юрисдикцию империи — и быстренько отправил де ла Поля в Аахен. Ну и 10 000 фунтов он тоже взял.

На самом деле, все эти дипломатические кадрили и совсем не дипломатические зачистки йоркистов, спутавшихся с заговором в Тауэре и делом де ла Поля, проходили параллельно с событиями, всерьез потрясшими династию до самого её основания — 2 апреля 1502 года умер принц Артур, наследник престола. Нет, он вовсе не был болезненным юношей, поэтому-то все и были так потрясены. Узнав же, от чего принц умер, многие были напуганы. Это была та сама «потовая лихорадка», sweating sickness, которая когда-то пришла в Англию именно вместе с жалким войском графа Ричмонда, набранного по французским каталажкам и кабакам. Нужно ли это было понимать как Божью кару за казнь простого умом молодого человека?

Артур был захоронен в Вустерском кафедрале через три недели после своей смерти, с подходящей для наследника престола помпой, параллельно главному алтарю. А каменная часовня была поставлена через два года.

Что интересно, непосредственно могила Артура находится не там, её нашли в 2002 году при помощи радара. Он был похоронен под полом собора в нескольких футах от своего надгробья

О том, как пристраивали испанскую инфанту

Известие о смерти сына Генри VII получил поздно вечером 4 апреля 1502 года. Король, собственно, уже улегся спать, когда в дверь опочивальни постучал его исповедник, и сообщил о трагедии. Наверное, было бы человечнее дождаться утра, но известие из Ладлоу, за печатью Ричарда Поля, главного камергера принца, было документом официальным, и советники не посмели его задержать. Хотя последовавший за приходом исповедника эпизод Каннингем и называет редким инсайдом в реальную частную жизнь короля, он все-таки рассказан крайне сдержанно и формально.

Первым делом, король послал за женой. Судя по тому, что королева утешала его, напоминая, что он был единственным сыном у матери, и судьба его все-таки хранила, несмотря на все выпавшие испытания, и напоминала, что они оба ещё молоды и могут иметь детей, Генри VII не только убивался об Артуре, но и был в полной панике относительно судьбы династии, всё будущее которой зависело теперь от одного-единственного сына, причем весьма непоседливого. Потом король, видимо, то ли углубился в молитву, то ли «перешел в руки» исповедника, и Элизабет смогла уйти к себе, где у неё началась настоящая истерика. Теперь послали уже за королем, который смог успокоить жену, и их оставили, наконец, вдвоем, дав возможность сбросить роли королевы и короля, и просто скорбить, как скорбят родители, потерявшие уже третьего ребенка.

В этом плане, у королевской четы было чрезвычайно мало времени предаваться горю. Помимо того, что смерть двух королевских сыновей подряд, одним из которых