Иисус глазами очевидцев Первые дни христианства: живые голоса свидетелей - Ричард Бокэм

Inclusio свидетельства очевидца

Здесь нам придется вспомнить о литературном приеме, подробно исследованном нами в главе 6 в связи с общим для Луки и Иоанна представлением о свидетельстве «с начала». Мы уже показали, что в Евангелиях от Марка, от Луки и от Иоанна используется такая техника, как inclusio свидетельства очевидца: тот ученик Иисуса, на свидетельстве которого преимущественно основано это Евангелие, в евангельском повествовании о служении Иисуса упоминается первым и последним из учеников. Мы отметили, что у Иоанна эту позицию занял Любимый Ученик, сместив с нее Петра, занимавшего место основного очевидца у Марка; Любимый Ученик появляется в повествовании чуть раньше Петра — и становится предметом внимания рассказчика в самом конце Евангелия, сразу после Петра. Если наша аргументация верна, то Евангелие недвусмысленно указывает на свидетельство Любимого Ученика как на показания очевидца, имеющие историографический характер.

Сейчас мы можем подкрепить эту аргументацию, чуть более подробно рассмотрев параллелизм изображений безымянного ученика в 1:35–40 и Любимого Ученика в главе 21. Первого из них в контексте главы 1 еще нельзя определить как Любимого Ученика: его идентификация происходит ретроспективно, в свете утверждения 15:27 о том, что свидетели Иисуса должны были быть с ним «сначала», а также литературного параллелизма, о котором мы сейчас поговорим.

Параллель начинается в 1:35 и 21:2. В 1:35 перед нами предстают два безымянных ученика (сначала Иоанна Крестителя, затем Иисуса); в 21:2 рыбной ловлей занимаются пять учеников, названных по именам, и два безымянных. Таким образом, по словам Дерека Тоуви, автор

создает «пространство» для загадочного, безымянного ученика. В обоих случаях сперва упоминание двух безымянных учеников создает «пространство» — затем это пространство заполняется одним конкретным учеником. Но есть и тонкое различие. В первом случае место одного из безымянных персонажей занимает Андрей (1:40), отсюда и в дальнейшем — называемый по имени и безошибочно идентифицируемый. Он — брат Симона Петра, появляющийся в этом Евангелии несколько раз (также в 6:8 и в 12:22). Однако в главе 21 одно место остается открытым (как и в случае 1:35–42), а второе заполняется не кем иным, как любимым учеником, тоже участником этой рыбной ловли, как узнает читатель в 21:7. К этому моменту он — полноценный персонаж и активный участник повествования, однако так и оставшийся безымянным[1005].

Это сходство и одновременно различие объясняет тот странный и необъяснимый с других точек зрения факт, что в рыбной ловле участвуют два безымянных ученика. (Возможно, один из них, оставшийся неназванным — Андрей, теперь, сравнительно с 1:35–42, поменявшийся местами с Любимым Учеником?)

О двух безымянных учениках из 1:35 говорится, что, услышав, как Иоанн Креститель назвал Иисуса Агнцем Божьим, они «пошли за Иисусом» (1:37). Иисус, «обратившись, увидел их идущих» (1:38). Эта фраза удивительно перекликается с окончанием главы 21, где внимание читателя привлекается к Любимому Ученику таким образом: «Петр же, обратившись, видит идущего за ним ученика, которого любил Иисус» (21:20). (По–гречески в обоих случаях употребляются разные слова со значением «обратиться» и «увидеть»: однако это не свидетельствует ни об отсутствии параллелизма, ни тем более о том, что глава 21 написана другим автором. Такое различие типично для этого Евангелия, стилю которого свойственно варьирование лексики при повторении аналогичных утверждений[1006].) В обоих случаях ученики «идут за Иисусом» буквально (следуя за ним), но также и символически — как за своим учителем.

Параллель не ограничивается тем, что Любимый Ученик «идет за Иисусом», но распространяется и на его «пребывание». Первые слова двух первых учеников, обращенные к Иисусу, были: «Равви, где живешь (meneis)?» (1:38) В ответ он приглашает их «пойти и увидеть». Автор продолжает: «Они пошли и увидели, где Он живет (mener); и пробыли (emeinan) у Него день тот» (1:39). (По–английски глагол menein невозможно переводить одним и тем же словом: при переводе используются глаголы «жить», «быть», «пребывать».) В конце евангельского повествования, в ответ на вопрос Петра о Любимом Ученике: «Господи, а он что?» Иисус говорит: «Если Я хочу, чтобы он пребыл (menein), пока приду, что тебе до того?» (21:22). Затем это речение повторяется, образуя последние слова Иисуса в этом Евангелии: «Если Я хочу, чтобы он пребыл (menein), пока приду» (21:23)[1007].

Связь между двумя случаями «пребывания» может показаться искусственной; однако, когда мы узнаем (в 21:24), что Любимый Ученик — основной свидетель, стоящий за евангельским повествованием, эта связь обретает смысл. Любимый Ученик провел день с Иисусом в самом начале его служения, еще до того, как Петр впервые его увидел (1:40–42): это показывает, что у него была возможность хорошо узнать Иисуса с самого начала. Таким образом подчеркивается, что он достоин роли основного свидетеля, показания которого формируют это Евангелие. Слова о его «пребывании» в конце Евангелия указывают на несение им свидетельства после того, как евангельская история Иисуса достигла завершения. Предназначение Петра — отдать жизнь за Иисуса и его последователей (21:18–19); предназначение Любимого Ученика — продолжать свидетельствовать об Иисусе. Таким образом, возможность для Любимого Ученика быть свидетелем открывается еще до того, как учеником становится Петр, и свидетельство его продолжится и после того, как Петр закончит свое ученичество. В определенном смысле оно продолжится до второго пришествия, поскольку это свидетельство заключено в Евангелии. В таком смысле оно простирается от первого «пришествия» Иисуса во времена свидетельства Иоанна Крестителя (1:29, 30) до второго «пришествия» Иисуса в будущем (21:22, 23). Таким образом, прием inclusio свидетельства очевидца используется в Евангелии от Иоанна очень изобретательно.

Учитывая столь сложное и тонко продуманное использование inclusio свидетельства очевидца, мы заключаем, что Евангелие от Иоанна указывает на Любимого Ученика как на того ученика, чьи сообщения очевидца стали важнейшим источником евангельского исторического повествования.

Любимый Ученик как идеальный свидетель и автор

Рассмотрим более подробно ту роль, которую играет Любимый Ученик в евангельском повествовании. Он появляется сравнительно нечасто: в 1:35–40; 13:23–26; 19:25–27, 35; 21:2, 7, 20–24, а также, возможно, в 18:15–16. Во всех этих отрывках о нем говорится, разумеется, в третьем лице — в полном соответствии с принятой историографической практикой. Античные историки, упоминая о себе как об участниках или наблюдателях описываемых событий, как правило, делали это в третьем лице, называя себя по имени — так поступали Фукидид, Ксенофонт, Полибий, Юлий Цезарь, Иосиф Флавий[1008]. Говард Джексон объясняет эту практику как «само–дистанцирование и само–объективацию», которая «придавала повествованию атмосферу незаинтересованной объективности и беспристрастия»[1009]. В этом я сомневаюсь. На мой взгляд, этот прием использовался с довольно очевидной целью — чтобы отделить автора как героя повествования, участвующего в событиях наряду с другими героями, от автора–рассказчика, повествующего об этих событиях, или, пользуясь терминологией Меира Штернберга, провести границу между «собой как им — действующим лицом в рассказе» и «собой как мной — рассказчиком»[1010]. Автор, выводящий себя в роли персонажа в собственном повествовании, связан с этим повествованием двояко, и эти два рода связи не стоит смешивать. Если бы, описывая свою роль в событиях, о которых идет речь, он говорил о себе в первом лице — это привлекло бы внимание читателей к автору–повествователю, который рассказывает эту историю и обращается к читателям. Если за этим не стоит какая–то специальная цель, то это просто ненужное рассеивание читательского внимания. Использование третьего лица позволяет автору как автору оставаться за пределами своего рассказа. Как пишет об этом Тоуви: «Возможно, автор I столетия не видел иного способа отделить себя–повествующего от себя–жившего и действовавшего, кроме использования местоимения в одном случае и имени — в другом»[1011]. Независимо от того, знал ли автор Четвертого Евангелия какие–либо иные способы — упоминание себя в третьем лице было очевидным решением и хорошо известной историографической практикой.

Не менее чем различие между автором–участником событий и автором–повествователем, важна была для античных историографов и связь между ними. Роль, которую играл автор в событиях, имеет самое непосредственное отношение к рассказу о них: она дает ему то, что Бирског называет «непосредственным свидетельством очевидца» — то есть квалификацию надежного и достоверного источника. Вспомним еще раз слова Иосифа: «Я смог написать историю войны, поскольку во многих ее событиях был участником, и для большинства событий — очевидцем» (Против Апиона, 1.55). Если Ин 21:24 означает нечто подобное в применении к Любимому Ученику, то нам следует ожидать от него достаточно значительной роли в повествовании — такой, которая позволила ему выполнить задачу основного свидетеля и автора Евангелия. Далее мы увидим, что этот принцип объясняет появление Любимого Ученика именно в этих, сравнительно немногих, эпизодах повествования.