По собственному желанию - Борис Егорович Бондаренко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А признайся, Кент, обратно, сюда, к нам, — намеренно четко перечисляла она, — не тянет?
— Тянет, — серьезно сказал Кент. — А что?
— Да ничего, — вздохнула Марина и, едва войдя в комнату, спросила: — Будем ложиться?
— Ты ложись, а мы с Кентом поговорим, — сказала Софья Михайловна.
— Да? — прищурилась Марина. — Нет уж, мамуля, это мы с Кентом говорить будем, а ты как-нибудь потом, потом… Как, Иннокентий Дмитриевич? Не возражаете, если я уложу вас на своей девичьей постельке, а сама рядышком, на полу, пристроюсь?
— Не дури, Марина, — строго сказала Софья Михайловна.
— А чего дурить-то? — улыбнулась Марина. — Мне давно с ним поговорить надо… в интимном полумраке. Соблазнять я его не буду, — повела она взглядом в сторону Кента, — да и с каких это, интересно, пор я стала для него женщиной? Я же для него все еще девчоночка, несмышленыш… хоть и весу в девчоночке четыре с половиной пуда и даже в «страшные» инженеры выбилась, тридцатилетними мужиками командует.
— А зачем на полу? — примирительно сказал Кент. — Раскладушка же есть.
— Да ну ее, скрипит, стерва, — отмахнулась Марина. — В общем, я пошла ночлег устраивать.
И она скрылась в соседней комнате.
— Совсем сбесилась девка, — невесело сказала Софья Михайловна. — Устроит она тебе сегодня концерт.
— Да ладно… Видно, и в самом деле поговорить надо.
— Это уж точно… — Софья Михайловна опустилась в кресло. — И ей, и мне… Будто осиротели мы без тебя, Кент. Ни поговорить, ни посоветоваться, ни помолчать не с кем. Маринка совсем от рук отбилась, меня краем уха слушает, да и то тут же все забывает. А ты, видно, совсем от нас уходишь.
— Нет, Соня…
— Я не упрекаю, милый, — ласково сказала Софья Михайловна, — да ведь факты вещь упрямая. Сколько раз за последний год ты был у нас? Да и то все больше о делах говорим, о работе, всегда времени у тебя в обрез.
— Что делать, времени у меня и в самом деле мало.
— А дальше еще меньше будет… для нас, по крайней море. Обидно, однако. Сколько всего с тобой пережито было, — и хорошего, и плохого. Хорошего все-таки больше, да?
— Конечно.
— Это уж точно, что больше, — задумчиво сказала Софья Михайловна. — А знаешь, как уехал ты, жизнь у меня спокойнее пошла. Работы вроде не меньше… хотя нет, меньше, конечно, — поправилась она, — но ведь и сил, по идее, убавилось, а все-таки спокойнее… почему-то. Старость, что ли, подступает?
— Ну, какая ты старуха!
— Да не совсем, конечно, — улыбнулась Софья Михайловна. — Однако бабий мой век кончается. Это я по тому сужу, что жалеть начинаю — чего столько лет одна маялась?
— Был же у тебя кто-то, — осторожно сказал Кент.
— Да это так, эпизод, внимания не стоящий, — отмахнулась Софья Михайловна. — А сейчас оглядываюсь и вижу — ничего-то во всю жизнь настоящего не было. Ну, Леонид, сам знаешь, настоящего в нем одни штаны да блудливая ухмылка. Раньше надо было расстаться с ним, да все некогда было всерьез задуматься, решиться… Помнишь, как работали тогда? Из-за твоих наполеоновских идей чихнуть было некогда… Видишь, даже твоими словами говорю. А прогнала его — опять же недосуг, ты над душой стоишь: надо это, надо то, пятое-десятое, работать надо, Сонюшка, работать…
— Я в этом виноват?
— Да ты что? — удивилась Софья Михайловна. — Совсем разучился нас понимать? Не такая уж я пустая бабенка, чтобы ставить на одну доску нашу работу… и то, о чем сейчас говорю. Чем бы я была без этой работы? В конце концов, и докторство мое, и лауреатство благодаря тебе достигнуты.
— Это ты напрасно, — возразил Кент.
— Ну, мне лучше знать, — уверенно сказала Софья Михайловна. — Я-то помню, как, бывало, злилась на тебя: ну куда гонит, будто последний год на свете живем… А теперь меня гнать некому — и вижу, что ничего уже путного не сделаю, так здесь при своих регалиях и закончится моя блестящая — для женщины, конечно, — трудовая деятельность.
Заглянула Марина, уже помывшаяся, с распущенными волосами, в коротком халате, едва сходившемся на бедрах, спросила Кента:
— Идешь?
— Сейчас.
Софья Михайловна разобрала постель, дождалась, пока вымоется Кент, приняла душ и легла, решила почитать. Но не читалось и не спалось. Прислушиваясь к негромким голосам за стеной, стала вспоминать…
22
На следующий же день после «исторической» защиты отчета Маликова Кент сказал:
— Теперь возьмемся за твою работу.
— Прямо сейчас, что ли? — изумилась Софья.
— А когда же? — удивился Кент. — Чего ждать?
— Господи, да дай хоть немного в себя прийти, отоспаться!
— И сколько же ты будешь отсыпаться? — осведомился Кент.
— Ну хоть две недели. Надо же и Маринкой заняться, совсем девку забросила.
— Ладно, мамаша, занимайся, но дай мне свои бумажки, я пока разберусь, прикину, что к чему.
Но уже через три дня Кент пришел к ней с вопросами. Софья, тупо глядя на свои выкладки, с отчаянием сказала:
— Ну я же просила тебя дать мне хотя бы две недели!
— А я что, не даю? — завелся и Кент. — На эти-то вопросы ответить можно и сразу!
— Тебе все можно… А ответь я сейчас на эти вопросы, ты завтра же с другими придешь. — Она закрыла папку. — Нет уж, давай через две недели.
— Вот вредная баба, — проворчал Кент.
— А не буду вредной, ты мне на голову сядешь.
— Это же, в конце концов, твоя работа, — необдуманно сказал Кент.
— Ну, знаешь ли! — вышла из себя Софья. — Это еще не значит, что ты можешь насиловать меня! И я, кстати, не просила тебя заниматься моей работой.
— Ладно, извини, — буркнул Кент, догадавшись о своей бестактности.
— Думай, что говоришь.
— Не сердись.
Попробуй рассердиться на человека, который так рвется тебе помочь…
Двух недель он ей, конечно, не дал. И не успела Софья оглянуться, как снова завертелась в бесконечной работе, день ото дня становившейся все интереснее и значительнее. Кент, каким-то образом умудрившийся проштудировать основные работы по физике верхних слоев атмосферы, чувствовал себя довольно уверенно даже в тех вопросах, которые как будто должны были быть только в ведении Софьи. В первый же вечер, когда они собрались, чтобы наметить план работы, Кент выложил ей свою программу. У Софьи наверняка полезли бы глаза на лоб, если бы нечто
