По собственному желанию - Борис Егорович Бондаренко

знаешь, но сейчас не ломай себе жизнь, это же власть минуты, часа, потом-то какой ценой за все заплатишь?

Думая так, Софья и сама понимала — все бесполезно, ничего она не сумеет объяснить Кенту, ведь у него нет, как у нее, за плечами тринадцати лет семейной жизни, и не расскажешь, что когда-то вот так же, под влиянием страшной, радостной, непереносимой минуты, сдалась, отступила, позволила телу и всему, что заполнило его, — древней жажде любви, ласки, семени, наконец, — взять верх над собой, а потом расплачивайся годами отчуждения, непонимания, раскаяния, временами бешенства и ненависти к тому, кто показался в ту минуту самым близким, единственным, необходимым… Она не знала этой Наташи, ее чувств к нему, но почему-то была уверена — именно так все и есть, женитьба Кента большая, непоправимая глупость и ошибка… Его-то она все-таки знала уже.

— Что молчишь? — тревожно спросил Кент, касаясь ее бедра, — ванна была тесная, Софья стояла спиной к нему, сидевшему на маленьком детском стульчике у раковины.

— А что говорить? — зло тряхнула она головой, и ее волосы, небрежно заколотые в узел, развалились по плечам. — Ты что, разрешения моего ждешь? Или совета?

Он удрученно молчал, жадно затягиваясь сигаретой.

Софья швырнула рубашку в таз, повернулась и, вытирая руки, попросила:

— Дай закурить.

Он дал ей сигарету, зажег спичку. Софья, затянувшись, села на край ванны, неласково сказала:

— Женись, голубчик, женись… Рановато, конечно, но что делать, если тебе приспичило.

— Что значит «приспичило»? — Он поднялся, насупив брови, и в своем праведном гневе выглядел вовсе уж мальчиком. — Я люблю ее!

— Ну, люби, кто тебе не дает, — покорно сказала Софья.

Кент как-то угрожающе выпрямился во весь рост, посмотрел на нее сверху и вышел, ничего не сказав.

Свадьбу сыграли тихую, келейную, — Кент, Наталья с какой-то крашеной подругой, Софья с Леонидом. Дня за три до этого Софья не выдержала, под каким-то пустячным предлогом вызвала Наталью к себе — та работала в ее отделе, — впилась в нее взглядом, пока она шла от двери к столу.

— Садитесь, Наталья Алексеевна.

Все успела заметить Софья — и что Наталья очень даже недурна собой, тело богатое, сильное, большие груди, размер пятый, не меньше, на взгляд определила Софья, ноги стройные, красивые. Софья задавала какие-то вопросы, почти не слушая ответов, думала: что нашел в ней Кент? Наталья смущалась, говорила невпопад, — видно, тяжел был ей этот разговор, не понимала, зачем ее вызвали.

— Вы свободны, Наталья Алексеевна, — сказала наконец Софья, и Наталья тут же с облегчением поднялась, заспешила к двери, зацепившись каблуком за край дорожки, и забыла попрощаться. А Софья, провожая ее взглядом, огорченно подумала: да, похоже, права она, поторопился Кент, но что теперь сделаешь?

Свадьба получилась скучной, один Леонид неутомимо гремел на гитаре, некстати кричал «горько», Наталья подставляла скованные губы Кенту, тот прикипал к ним — Софья отворачивалась. Уехал Кент в свой медовый месяц, не продолжавшийся и трех недель, вернулся раньше срока, пришел к Софье вечером, жадно спросил:

— Ну, что нового?

Она с ненужными подробностями рассказала ему новости, Кент слушал, и как будто прежний огонек разгорался в его глазах, чему Софья порадовалась, конечно. Под конец будто мимоходом выдала:

— В Риге конференция собирается. Поедешь?

— Когда?

— Послезавтра вылетать надо.

Кент подумал разве что секунду и тряхнул головой:

— Едем.

И тогда же, как назло, развалилось Софьино семейное… ну, не счастье, конечно, а призрачная видимость благополучия. В Риге работы оказалось много, оба мотались по секциям, по вечерам сходились на часок поговорить, не спеша выкурить по сигарете. В субботу их собирались везти куда-то, отдохнуть от тяжелейшей рабочей недели, и решено было лететь в воскресенье. Софья в четверг позвонила домой, узнать, как уехала Маринка в лагерь, сказала Леониду, что возвращается в воскресенье вечером. Половину этого воскресенья собиралась побродить с Кентом по городу, зайти в Домский собор. Деньги на билет она заранее отдала ему, он пришел в пятницу вечером, смущенно сказал, разглядывая стену:

— Знаешь, билеты только на завтра были, на воскресенье все продано. Командированные к понедельнику летят, сама знаешь, — ненужно объяснял он.

— Ну, полетим завтра, — спокойно отозвалась она, понимая, что гонит Кента домой. Ладно, посмотрят город в другой раз…

В Долинск приехали ночью, последней электричкой. Кент проводил ее до подъезда, попрощался. Софья поднялась к себе, открыла дверь и, еще не понимая, что это, увидела на вешалке голубой плащ. Женский, приталенный. Но уже через секунду все стало ясно. Она сняла туфли, отыскала шлепанцы, громыхнула дверью на кухню. Леонид появился минуты через три, привалился спиной к двери, загораживая стекло, сказал, жалко улыбаясь:

— Приехала? Здравствуй… А я тебя только завтра ждал.

Софья молча кивнула, прислушиваясь. Как вышмыгнула эта бабенка из-за широкой спины Леонида, не было видно, но стук двери она услышала.

— Ушла? — спросила Софья.

— Кто? — попытался удивиться Леонид.

— Проводил бы хоть, поздно уже.

Тут уж Леонид переборщил, изображая возмущение:

— О чем ты?

Софья сильно, наотмашь хлестнула его по лицу. Леонид схватился за щеку.

— Ты что?

— Умеешь пакостить — умей и ответ держать.

— Да не было ничего, Соня, — попытался было спасти положение Леонид.

— Что, стихи ей читал?

— Просто разговаривали.

— И она за разговором не заметила, что у тебя рубашка не на те пуговицы застегнута?

Леонид молча расстегнул пуговицы и застегнул снова.

— Уговор наш помнишь? — спросила Софья.

— Прости… — с трудом выговорил Леонид, опуская злые глаза.

— Нот уж, Леня, хватит, дружочек… Давай-ка вали вслед за своей матрешкой. Мне о твою грязь мараться незачем, а Марине тем более. До утра, так и быть, потерплю еще, а как солнышко встанет, чтоб духу твоего тут не было. Судье что-нибудь соврем, незачем эту мерзость на потеху всему городу выставлять, и будь добр, сам языком не трепли, дочь пожалей.

Леонид скривился, с откровенной злобой взглянул на нее.

— А не шибко развоевалась, начальница? Я ведь тоже могу тебе счетец предъявить.

— Это какой же счетец? — спросила Софья, догадываясь, что будет дальше.

— А мальчик-то твой гениальный? Или думаешь, что если он на одиннадцать лет моложе тебя, так и прикрылись? Нет, за такую ширму по нынешним временам не спрячешься, говорят, это даже модно стало — молоденьких любовников иметь.

— Ну и мразь же ты, Моисеев, — брезгливо сказала Софья. — Совсем уж облик человеческий потерял?

— Я мразь?! — взвился Леонид. — А ты-то, ты-то? На себя посмотри, вобла сушеная! Ты же давно уже бабой перестала быть, выхолостилась напрочь! Да какая ты жена, ты же синий чулок! И зачем только замуж выходила!

Софья молчала, думала: «Господи, и с таким ничтожеством прожила тринадцать лет… За что