Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу - Юлиан Семенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Генрих подбегает к двери и спрашивает громко и спокойно:
– Какого черта?! Кто там?!
– Их бин хиир, – отвечает Йоган.
Генрих становится на колени и приникает к скважине.
– Сейчас этот идиот поднимет шум, – шепчет Генрих, – безрукая, трусливая скотина.
– Уйди отсюда, – говорит ему Генрих, – с котлом что-то плохо, он может взорваться…
– О-о-о-о! – начинает завывать Йоган. – Поганые идиоты, коммунистические свиньи, вы что, хотите взорвать сердце партии?! Отоприте немедленно!
– Сейчас, не ори, – говорит Генрих, – сейчас открою и дам коньяку, только не ори.
Он оборачивается ко мне.
– Угля! – шепчет он. – Больше угля в котел! И – закрой, пусть рвется!
Я начинаю швырять уголь в огнедышащую пасть топки.
– Не пачкайся! – шипит Генрих. – Тебя грязного остановят на улице, тут Германия, а не Россия.
Я начинаю швырять уголь осторожней, стараясь не пачкаться. Генрих несется к двери. Он налегает на нее плечом и, раскачивая, осторожно поворачивает ключ.
– Ага! – шепчет он. – Все!
– Скоро ты откроешь мне?! – орет пьяный Йоган за дверью.
Генрих так же стремительно подскакивает к противоположной двери, достает пистолет, прижимает его к груди, готовый сразу же начать стрелять, и, оборачиваясь, шепчет мне:
– В случае чего – беги, я – прикрою. Стань к выходу, смотри в щель – нет ли там кого…
Я приоткрываю дверь. Она противно скрипит. В щелку врывается стремительный и неожиданно холодный солнечный лучик.
Он ничего не боится – он режет насквозь синий, дымный воздух котельной и упирается в затылок Генриха. Потом затылок исчезает и солнечный луч упирается в дверь. А потом дверь распахивается и я – отчетливо – будто в кинематографе – вижу глаз Йогана. Лучик солнца попал прямо в его глаз. Йоган машет рукой, щурится, топчется на месте. Генрих хватает его за шиворот и затаскивает в котельную. Он начинает возиться с дверью, чтобы снова закрыть ее ломиком – да так, чтобы не сразу открылась, если будут ломиться. Йоган кричит:
– Почему дым?!
Генрих оборачивается ко мне, и лицо его рвет яростная судорога. Он медленно говорит:
– Заткни ему глотку!
Я подхожу к Йогану и, обхватив его за голову, затыкаю рот локтем. Он пучит глаза, машет рукой и что есть силы кусает меня. Я отпускаю его. Он падает и начинает тонко и страшно верещать. Генрих опускается над ним, приподнимает истопника – «истинного функционера партии, ветерана движения» – и бьет его кулаком в лицо. Голова у ветерана падает на грудь, и он замолкает.
– Вот так затыкают рот, – говорит Генрих, – пора бы знать. Или ты ему, или он тебе. Давай бери его под руку.
Мы берем Йогана под руки и, открыв дверь, выходим в тихий переулок, сплошь залитый солнцем. Здесь почти никогда никто не ходит – это выяснено Генрихом.
Мы опускаем Йогана на ступеньки, и, пока я запираю дверь, Генрих незаметно, но сильно бьет истопника по голове рукоятью пистолета. Потом он берет меня под руку и мы неторопливо двигаемся по переулку. Я все время хочу прибавить шагу, но рука Генриха не разрешает мне сделать этого.
– Ты оставил ключ в двери? – спрашивает он.
– Нет.
– Он у тебя?
– Да.
– Сбрось.
– Куда?
– В решетку сточной ямы. Видишь?
– Да.
– Не промахнись, нам ни к чему останавливаться.
Ключ, дзинькнув, проваливается в черную пустоту.
– Когда должно рвануть в котле? – спрашиваю я.
– Болван, – улыбаясь во весь рот, шепчет он, – ты что, сошел с ума: говорить громко по-русски?! Ты – контуженый, бормочи непонятно.
Навстречу нам идут два мальчика в черной форме. Это гитлерюгенд. Мальчишка в такой же форме схватил меня осенью.
Я тогда испугался его пугача. Мы идем навстречу друг другу, и во мне начинает снова натяжно и тягуче звучать скрипичная нота «си». Мы поравнялись. Генрих делает нападающий жест рукой и трещит языком, как сорока. Ребята в черной форме сначала испуганно отшатываются, а потом заливаются смехом. Во мне что-то обрывается, и рука начинает дрожать совсем уж неприличной дрожью. Генрих весело говорит мне по-немецки и заливисто смеется своему рассказу. Он очень естественно смеется, мой немецкий друг Генрих, я просто не могу понять, какую же силу воли надо иметь, чтобы вести себя вот так, как он.
Он часто повторяет несколько раз слово «идиот» – благо оно одинаково звучит и по-немецки. Это он мне. Я делаю «морду» стопроцентного кретина. Так мы с ним выходим на улицу, по которой идут люди.
Магазин обуви. Мы задерживаем шаг. Я чувствую, как Генрих вздрагивает. Я смотрю на него. Я вижу, как побелело его лицо, как прищурились его глаза и как замерли мышцы.
Навстречу идет темноволосая женщина. По щекам у нее катятся слезы. Лицо трясется и от этого делается некрасивым, хотя оно очень красиво. Женщина проходит мимо Генриха, чуть задев его локтем. Генрих сглатывает комок в горле и что есть силы стискивает мою руку. Следом за женщиной идет парень в берете и с ключами от зажигания на указательном пальце. Он подходит к Генриху и почти совсем незаметно подмигивает ему.
Через пятнадцать минут мы несемся в «хорьхе» по автостраде Берлин – Дрезден. Жена Генриха плачет, обняв его за шею. Генрих сидит с мертвой улыбочкой на губах. Шофер насвистывает фашистскую песню «Хорст Вессель». А я никак не могу согнать с лица заданное Генрихом выражение добродушного идиота. Не могу – и все тут.
Глава четвертая
Я напоминал себе самому ученика, живущего по подсказке. В школе начиная с седьмого класса я не решил ни одной математической задачи – все домашние задания списывал у моего друга Юрки Холодова, а во время контрольных смотрел на него, и он беззвучно шептал мне решение, и я понимал этот его беззвучный шепот и все успевал записать на листок бумаги. Сейчас – тоже. Меня провезли через всю Германию: переодетого в красивый костюм, с черными очками на глазах и с тростью слепого – в руке. Меня передавали «с рук на руки». Меня сажали в вагон седые старички со склеротическими синими прожилками на желтых щеках, а встречали хорошенькие женщины в коротких юбках. Разные люди передавали меня друг другу, пока я не попал в деревню, стоящую в трех километрах от бельгийской границы. Так что побега фактически не было. За меня все продумали немецкие товарищи – друзья рыжего Генриха.
Мне осталось только одно: суметь перейти границу. Конечно, граница здесь весьма условная, но тем не менее ее надо ловко и спокойно перейти. На той стороне я должен был встретиться с человеком, который окликнет меня по-русски.
Я должен его
