Младшая сестра - Лев Маркович Вайсенберг

Все смотрятся в зеркало.

— Одеты мы с тобой, Фатьма, как шахские жены! — говорит Ана-ханум с довольным видом.

— Ходить бы так круглый год! — поддакивает матери Фатьма.

Даже Баджи в конце концов удалось принарядиться: Ругя подарила ей одно из своих платьев; Ана-ханум, расщедрившись, дала на время платок; Фатьма плеснула остатками духов из флакона. Платье Ругя, правда, для Баджи слишком широко, и платок, по правде говоря, далеко не нов, но Баджи не может оторваться от зеркала: пожалуй, она не хуже Ругя и уж во всяком случае лучше Фатьмы!

— Идут они мне, такие наряды? — нерешительно спрашивает Баджи младшую жену.

— Было б нам только перед кем покрасоваться! — отвечает та с задорной улыбкой.

О предстоящем новрузе идут разговоры и на промыслах.

— Говорят, в городе в этом году будет богатый праздник, — замечает Юнус, откусывая от луковицы и заедая ее хлебом.

— На нашей шкуре празднуют! — отвечает Арам.

— Что-то моя сестра сейчас поделывает?.. — говорит Юнус, вздыхая. — Давно, давно я не видел ее, надо съездить к ней… Напрасно я тебя слушался, остерегаясь бывать в городе… Ах, Арам, до чего ж я теперь жалею, что прогнал ее тогда от себя! Нечего было считаться со словами этой глупой девчонки!

— Не глупая она — она тебя любит, да только выразить как следует не умеет. Да и откуда ей уметь? Живет у лавочника в служанках, неграмотна, с людьми хорошими не встречается. А девочка она, я приглядывался, славная, шустрая.

Юнус опускает голову:

— Я знаю, что виноват…

— Не ты виноват, а твой характер, горячность.

— Горячность!.. — восклицает Юнус с досадой. — Но почему мне отказано в счастье быть вместе с сестрой? Почему я три года с ней в разлуке? Почему до сих пор не могу выполнить клятву, которую дал перед мертвым отцом?

Арам находит один ответ:

— Забрать ее надо, твою сестру, от лавочника — не то исковеркают девочку!

— Я сам об этом мечтаю… Как-нибудь нашел бы ей здесь кров и прокормил бы… Да только не отпустит Шамси добром даровую служанку, а закон сейчас на его стороне — он ведь считается вроде как бы отцом… Эх, Арам! Убил бы я этого жадного лавочника, вырвал бы сестру силой!

— И сила сейчас на их стороне… Нет, Юнус, надо действовать по-другому… Вот что я бы тебе посоветовал, Юнус: сходи-ка ты на новруз в Крепость, поздравь дядю с праздником, пожелай ему долгих лет и здоровья…

— Ты, видно, спутал меня с Хабибуллой!

— Выслушай сначала, а после будешь возражать… Дядюшка твой, наверно, с прошлой весны успел поостыть. Ты придешь в праздник новруз, когда в доме у дяди будут гости. Попроси при гостях, чтоб он отпустил Баджи, скажи, что аллах за этот добрый поступок его вознаградит. Не принято в светлый праздник новруз отказывать в просьбе гостю, да к тому же близкому родственнику. Думаю, что Шамси постесняется гостей и не откажет.

— И хитрости не по мне!

— Иная хитрость полезна, если цель у хитрости добрая.

Долго Арам убеждал Юнуса, пока наконец тот согласился.

— Помни, — поучал Арам напоследок, — действуй спокойно и осмотрительно, не горячись…

— Да ладно, знаю!.. — буркнул Юнус.

Ковер

Все было готово к приему гостей.

Шамси оглядел празднично прибранную комнату — чистые, без единой пылинки ковры, белоснежную скатерть, расстеленную посреди комнаты на главном ковре, красивую фарфоровую посуду, долго стоявшую без употребления, плошки с нежной свежей зеленью на подоконниках и на полу, — вдохнул волнующий аромат, доносившийся из кухни, и решил, что новруз в этом году удастся отпраздновать хорошо — так, как праздновался он всегда, не считая прошедший смутный год.

Было еще рано для прихода гостей, и, услышав внизу стук в дверь, Шамси удивился.

«Кто?» — подумал он с любопытством: первый гость, как известно, определяет праздник, подобно тому как первый покупатель — торговлю.

Шамси спустился во двор, сам отворил дверь — к этому обязывало праздничное гостеприимство — и увидел человека в богатом коричневом костюме, с толстой золотой цепочкой, протянутой через лиловый бархатный жилет, в каракулевой папахе, в лакированных ботинках с белой замшей.

— Не узнаешь? — спросил пришедший, раздвигая улыбкой свои тонкие губы, и Шамси, вглядевшись, узнал Теймура.

«Хорош первый гость!» — подумал Шамси. Он и имени этого человека не помнил. Что с того, что однажды он видел его, когда тот приходил сюда за оружием, и что в Гандже, на чужбине, обменялся с ним, как с земляком, несколькими словами?

— Здравствуй, здравствуй! — произнес Шамси, однако, приветливо, ибо подобные гости очень самолюбивы и не следует их зря раздражать. — Я тебя не сразу узнал, — добавил он оправдываясь, — видеть тебя мне довелось в другой одежде.

— Другие времена — другие одежды! — сказал Теймур. — Сейчас вот у нас новруз, и я пришел поздравить тебя с наступающим новым годом.

«Придется его впустить, — с досадой подумал Шамси. — Но что ему нужно в моем честном доме, этому кочи?»

— Милости прошу! — промолвил он при этом, приложив ладони к груди, полузакрыв глаза и учтиво кланяясь, и отстранился, чтобы дать дорогу гостю.

Но гость движением руки остановил его.

— В честь праздника прошу тебя принять от меня небольшой подарок, — сказал он почтительно. И так как взгляд Шамси вопросительно скользнул к рукам Теймура, тот добавил: — Выйдем со мной!

«Что еще у него на уме?» — подумал Шамси, не двигаясь с места.

— Выйдем со мной! — повторил Теймур с прежней почтительностью, но настойчивей, и Шамси пришлось подчиниться, потому что кочи не любят, когда им перечат.

На углу Шамси увидел фаэтон с поднятым верхом.

«Еще завезут куда-нибудь и потребуют выкупа», — подумал он в тревоге: такие дела случались теперь нередко.

На облучке щегольского фаэтона, запряженного парой белых коней, сидел фаэтонщик. На нем был добротный черный армяк, каракулевая папаха — такая же, как у Теймура; щеки его были гладко выбриты и отливали синевой, черные как смоль усы были закручены кверху.

«Рамазан!» — узнал Шамси и еще больше встревожился.

Рамазан был королем фаэтонщиков. Мелкой стремительной иноходью, с цоканьем, высекая искры из мостовой, презирая зазевавшихся пешеходов, пролетали его кони но узким улицам. Фаэтонщики, по неписаному закону, уступали ему дорогу, амбалы, сидящие по обочинам мостовой, шарахались в стороны, остерегаясь его длинного жгучего кнута. Любой щеголь считал для себя честью прокатиться на белых горячих конях Рамазана, но чести этой удостоивался не всякий: за облучком короля неизменно висела табличка «занят» — она ограждала от случайных и нежелательных седоков. Чаще всего седоками Рамазана были кочи.