Младшая сестра - Лев Маркович Вайсенберг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— После того, что между нами произошло, я не могу войти в твой дом… Но я помню, что однажды ты назвал меня сыном. И вот сейчас назвал племянником… Ты считаешь себя добрым мусульманином — неужели в такой день, как сегодня, если я обращусь к тебе с просьбой, ты мне откажешь?
«Вот тебе новогодний подарок!» — с тоской подумал Шамси и, догадываясь, о чем Юнус намеревается просить, жалобно пробормотал:
— Ты все о том же!..
— Если не хочешь отпустить ее даром — отпусти за услуги, за мой труд, я тебе отработаю, починю в твоем доме все, что требуется, и буду впредь починять. Именем моего отца и твоего брата, покойного Дадаша, прошу. Отдай мне мою сестру, прошу тебя, дядя Шамси, отдай! Мы брат и сестра и не должны жить в разлуке!
Юнус говорил горячо. Казалось, еще миг — и Шамси согласится.
— Гости ждут меня, племянник! — сказал, однако, Шамси нетерпеливо. — Поднимемся наверх, отведаем вкусных блюд, на душе станет легче — потолкуем. Недаром говорят: сперва еда, потом беседа. Дела сразу не делаются!
Поднимаясь по лестнице, Юнус услышал доносившийся из кухни голос Баджи. Сердце его забилось сильней.
— Хотелось бы мне повидать сестру, — сказал он Шамси.
«Назойливый малый!» — подумал Шамси и сухо ответил:
— Занята сейчас твоя сестра по хозяйству — у нас, ты сам видишь, праздник, гости. Успеешь еще наговориться — от женщин, как известно, много ума не наберешься!
Юнус вошел вслед за Шамси в комнату для гостей. Вокруг скатерти, уставленной изделиями Ана-ханум, сидело десятка полтора людей. Шамси усадил Юнуса и представил присутствующим:
— Это сын покойного родственника…
Он говорил таким тоном, точно извинялся за промысловый и далеко не праздничный вид Юнуса. Хорошо было бы посадить этого малого куда-нибудь в сторонку, да неудобно: что ни говори, а ведь он — сын двоюродного брата.
Трапеза еще не начиналась, и в ожидании, когда мулла прочтет застольную молитву, после которой можно приступить к еде, гости сидели чинно и сдержанно, вполголоса беседовали. Большинство из них были родственники Шамси, Ана-ханум и соседи-торговцы. Почти всех их Юнус видел впервые, ни с кем из них никогда не сталкивался и, однако, испытывал к ним какое-то чувство недоверия и неприязни.
Наконец мулла Абдул-Фатах прочел молитву, и гости с шумом принялись за еду. Чего только не наготовила Ана-ханум!.. Щедро угощал Шамси своих дорогих гостей в этот новруз!
Когда все слегка насытились, Абдул-Фатах скользнул взглядом по блюду, на котором лежала рыбья голова, огладил свою бороду и начал:
— В святых книгах сказано: за то, что злой Шумр убил святого имама Хуссейна, витязь Мухтар убил злого Шумра, и отсек ему голову, и положил ее на блюдо, и принес ее погруженному в горе сыну убитого имама Хуссейна, имаму Зейнал-Абдину, говоря: «Утешься, имам Зейнал-Абдин, враг получил заслуженное возмездие!» И имам Зейнал-Абдин, увидя на блюде голову убийцы своего отца, приказал снять глубокий траур, который люди носили по убитому, святому мученику имаму Хуссейну… Рыбья голова, которую вы видите перед собой на блюде, напоминает нам, что наши враги-иноверцы теперь получили заслуженное возмездие и что мы можем снять траур по тем, кто погиб в суровые дни весной прошлого года, и вкушать сладости, печения и плоды, разложенные вокруг мертвой головы и освещаемые веселыми огнями свечей.
Слушавшие одобрительно кивали. Абдул-Фатах видел сочувственные взгляды и понимал, что слова его пришлись присутствующим по душе. Поэтому он был несказанно удивлен, когда молодой парень, его бывший ученик, воскликнул:
— Иноверцы здесь ни при чем!
Юнус не собирался произносить этих слов, но они, помимо его воли, сорвались с губ.
Все повернулись к Юнусу. Шамси метнул на него возмущенный взгляд: перебить почтенного муллу хаджи Абдул-Фатаха — вот наглый малый! Абдул-Фатах уловил этот взгляд и легким движением руки успокоил Шамси.
— Кто же, по-твоему, если не иноверцы дрались против достойных мусульман? — мягко спросил он Юнуса.
— Это была война бедных против богатых, рабочих и крестьян против промышленников и беков! — ответил Юнус.
«Что он, на митинге, что ли? — негодовал Шамси. — Пусть болтает сколько угодно у себя на промысле или на площади, а не в моем доме!»
— Он весь новруз нам испортит! — жалобно шепнул Шамси соседу.
Юнус услышал.
Ты богачам веселый зов, новруз!
Ты закадычный друг купцов, новруз!
О, праздник нации моей, зачем
Ты стал страданьем бедняков, новруз! —
прочел он со страстью.
Все зашептались: этот наглец в самом деле хочет испортить торжество, превратив его в митинг! Один лишь Абдул-Фатах оставался с виду спокойным.
— Это что еще за изречения? — насмешливо спросил он Юнуса. — Когда ты был моим учеником, я тебя этому не обучал.
— И очень напрасно! — ответил Юнус. — Это стихи Алекпера Сабира!
— Сабира? — переспросил Абдул-Фатах таким тоном, словно услышал это имя впервые, хотя знал самого поэта и его стихи.
Он познакомился с Сабиром много лет назад, в пору своих странствований по Ближнему Востоку. Насмешливый, острый ум поэта пленил молодого Абдул-Фатаха, но сами мысли поэта были столь необычны для среды, в которой вращался Абдул-Фатах, столь чужды идеям, какие усвоил молодой пилигрим под зеленым знаменем панисламизма, что приводили его в ужас.
Позднее Абдул-Фатах имел возможность встречаться с Сабиром и в Баку. Но Сабир в те дни призывал трудовой народ объединиться независимо от веры и национальности, звал на бон против богачей и угнетателей. Одна только мысль, что мусульманин может пойти рядом с иноверцем против своего же мусульманина, казалась тогда Абдул-Фатаху чудовищной и настораживала против поэта. Ко всему, поэт тогда сотрудничал в революционно-демократическом журнале «Мулла Насреддин», высмеивающем реакционное духовенство, и поддерживать знакомство с людьми из такого журнала мулла хаджи Абдул-Фатах счел неудобным и опасным.
«Ты стал страданьем бедняков, новруз!..»
Абдул-Фатах знал эти стихи давно. Они оскверняли то, что должно было быть священным и дорогим для каждого мусульманина — светлый праздник новруз. Мулла верил, что стихи Сабира не примет ни одно мусульманское сердце. Как он ошибся! Прошло десять лет со дня смерти Сабира, а рабочий парень, на память, со страстью и убежденностью читает его стихи!
И Абдул-Фатах сказал:
— Я помню тебя еще мальчиком, когда твой отец, бедный человек, привел тебя в училище. Твой отец, помнишь, сказал мне, согласно обычаю: «Возьми
