Династии Сперанских, Филатовых, Живаго, Овчинниковых и ХХ век. Записки счастливого человека - Алексей Адрианович Овчинников

его создания. Единственным неопровержимым доказательством очень давнего существования корта является огромный бетонный каток, на одном из торцов которого отчетливо определяется дата: 1913 год. Уверен, что каток был отлит вскоре после устройства площадки или почти одновременно с ним и использовался для выравнивания грунта. Он был настолько тяжел, этот каток, что для его передвижения нужно было не меньше четырех крепких мужчин. Поэтому, вернувшись на дачу после войны, мой отец с помощью зубила и молотка отрубил примерно треть его бетонного тела. Выровняв торец оставшейся части свежим цементом, он оставил на нем свои инициалы и дату: 1945 год. Так и сохранился этот каток – на одной его стороне значится 1913 год, на другой – 1945-й.

Дед начал играть в теннис еще на Девичьем поле. Играл он и со своим учителем и другом Нилом Федоровичем Филатовым, о чем свидетельствует фотография о которой я уже рассказывал. Я сам несколько раз наблюдал деда играющим в теннис, и его удары не были ударами новичка. По рассказам мамы, в молодости выходила на корт и бабушка Елизавета Петровна, но сам я ракетки в ее руках не видел никогда. Увлекались теннисом и мои родители. Мама – почти профессионально (для того времени), отец играл послабее, но вполне прилично, он был самоучкой в теннисе, что не мешало ему успешно участвовать в первенстве Архитектурного института. В теннис играли все мои родственники: мамин брат дядя Сережа и его жена Кира Постникова, тетя Кира, впоследствии «бабка Кирка». Первый – весьма посредственно, зато азартно, вторая – почти на уровне моей матери, но чисто по-женски. Естественно, что начал учиться теннису и я.

Первая моя фотография на скамейке дачного теннисного корта датируется летом 1938 года. Мне чуть больше полугода, и я полулежу, завернутый в одеяло, в то время как моя мать, в чем я более чем уверен, играет на площадке. На фотографии следующего, 1939 года я уже стою на корте на собственных ногах и держу в правой руке ракетку, которая настолько тяжела для меня, что упирается своей головкой в землю.

Когда мы вернулись на дачу летом 1943 года, корт представлял собой жалкое зрелище. Одна половина его густо заросла травой, а вторая, более тенистая, была покрыта сплошным ковром изо мха. Поскольку время было военное и мужчин в семье, кроме деда, которому перевалило уже за семьдесят, не было, до реставрации площадки дело не доходило. На покрытой мхом половине мы с нашим дальним родственником Володей Предтеченским, взятым бабушкой из детского дома и жившим в то время у нас на даче, играли в городки, которые выточил в мастерской дед. Он же научил нас и правилам игры. Теннисный корт стали приводить в порядок, когда вернулись дядя Сережа и мой отец. Мы в меру своих сил помогали им, особенно Сережа Ложкин, который был уже почти взрослым юношей. Пришлось снять и вывезти в овраг весь верхний слой грунта вместе с травой, насыпать свежего песка, все перекопать, разровнять граблями и заново укатать тяжелым катком. Мы возились с кортом почти все лето. Пришлось менять многие столбы ограждения и вешать новые задние сетки. Металлическую сетку тогда достать оказалось невозможно, и мы ограничились рыболовными сетями из толстых ниток.

Вскоре составилась и команда постоянных игроков, в которой роль первой ракетки, бесспорно, принадлежала моей матери. Ей в 1945 году исполнилось тридцать лет. Когда она играла в паре с Кирой Петровной, которой было уже под сорок, выиграть у них не могли даже мужчины. Среди них были запоминающиеся личности. В первую очередь художник Карпов – специалист по портретам Сталина. Других картин он не рисовал, чтобы не потерять чувство линий. Он был крепкий, даже слегка коренастый мужчина средних лет, лысоватый и носивший бородку клинышком a la Iljich. Играя против солнца, он надевал большой белый козырек какой-то зарубежной фирмы. Играл он посредственно, но относился к игре очень серьезно, проигрывать не любил и потому всегда старался попасть в пару с моей мамой, что гарантировало ему выигрыш. У него были первоклассные и дорогие заграничные ракетки, которыми он очень гордился. Назвать фирму я не могу, так как тогда в теннисном инвентаре я совершенно не разбирался и, кроме чехословацкого «Артиса», других импортных ракеток не знал. С ним было приятно играть, так как он всегда приносил с собой новые хорошие теннисные мячи. Именно у него я впервые увидел мячи фирмы Slazinger в консервных коробках, которые открывались специальными ключиками, как американская ветчина. Пахли такие мячи, когда их доставали из только что открытой коробки, восхитительно. Правда, после игры он их всегда уносил с собой. Вообще он любил прихвастнуть своими возможностями – импортной автомашиной (которую никто из нас никогда не видел), ракетками и так далее. Очевидно, «сталинская» тематика в его творчестве позволяла ему даже в те годы жить на широкую ногу. А может быть, это была просто любовь к «показухе».

Приходил играть тогда еще относительно молодой академик Николай Антонович Доллежаль[107], дача которого находилась в поселке недалеко от дома Василенок. У него тоже была небольшая бородка, и, когда они с Карповым играли в паре, казалось, что у нас на корте бегают два Владимира Ильича, только чуть-чуть разного роста и комплекции.

По воскресеньям нередко приезжали к нам старые друзья моих родителей Вера Евгеньевна и Дмитрий Максимович Васильевы, мама и папа моей подружки Тани. Вера Евгеньевна была медиком, специалистом по лечебной физкультуре и преподавала в Московском институте физкультуры. До войны она вместе с моей мамой каталась на горных лыжах, ездила с ней в горы и даже участвовала в соревнованиях по слалому. Дмитрий Максимович был очень известным лыжником-гонщиком, заслуженным мастером спорта и главным тренером лыжной команды ЦДСА. Помимо спортивных успехов, он прославился тем, что вместе со своим братом, тоже известным лыжником, придумал составы лыжных мазей для разных погодных условий, которыми пользовались все ведущие спортсмены. Дмитрий Максимович был ранен на фронте в правую руку и поэтому научился играть левой. Играл он неплохо, но не так, как настоящий левша, для которого игра левой рукой естественна. Когда я на него смотрел, мне все время казалось, что играть ему ужасно неудобно. Как-то раз они привезли мамину приятельницу Ваву Бруханскую с мужем – известным теннисистом Евгением Корбутом. Женя Корбут был мужчиной огромного роста, в руках которого теннисная ракетка казалась игрушечной. Корбут играл на нашем корте и даже рядом с моим отцом, человеком выше среднего роста, казался взрослым, игравшим с детьми. Возвращаясь