Династии Сперанских, Филатовых, Живаго, Овчинниковых и ХХ век. Записки счастливого человека - Алексей Адрианович Овчинников

Закрыв глаза, я и сейчас помню, как, войдя через верхнюю калитку к Никитюкам, можно было повернуть налево и, пройдя вдоль стены дома, подняться на террасу или, обойдя ее, спуститься с довольно крутой горки на волейбольную площадку. Если же пойти из калитки прямо вниз по каменистой дорожке, с обеих сторон заросшей кустами шиповника, мимо «черного» крыльца с несколькими ступеньками, старого сарая и огромных кустов персидской сирени, можно было выйти к огороду и яблоневому саду. Повернув с дорожки влево, попадали на волейбольную площадку снизу. Дальше, открыв нижнюю калитку и перейдя заросшую травой дорогу, спускались к роднику и к реке, берег которой в этом месте был топким и болотистым. Весь участок к северу от дома, за исключением небольшого огорода у его нижнего края, представлял собой настоящий лес. Там росли старые высокие деревья, но не так густо, как у Василенок, и под деревьями земля была покрыта травой, которую время от времени выкашивали, поэтому там было много грибов: белых, подберезовиков и маслят – такой местный грибной заповедник для экстренной потребности: вышел на четверть часа, и корзинка грибов на суп собрана.

Дача Никитюков была построена то ли в самом конце XIX, то ли в самом начале XX века каким-то мифическим французом, которого местные жители называли Болье. Кем он был, никто не знал, и, по версии В.Н. Ясинской[104], его так прозвали за постоянно произносимые им слова «Beau lieux!» (красивое место). Место действительно было очень красивым. После революции в этом доме недолго была размещена школа, а в годы НЭПа дом был куплен приехавшим из Белоруссии Всеволодом Никитюком, отцом трех дочерей и одного рано умершего сына.

В доме было очень много комнат, точное число их я не помню. Весь второй этаж, состоящий из 2–3 спален и большого крытого балкона, занимала семья старшей дочери Никитюка Натальи Всеволодовны, вышедшей замуж за известного архитектора Александра Васильевича Власова[105] – полного, вальяжного человека пятидесяти с небольшим лет. Он любил собирать грибы на своем участке: в настоящие леса при мне не ходил. В лесной части участка, еще до войны, Власов хотел построить маленький «охотничий» домик, но успел выложить только кирпичный фундамент, долго служивший местом наших игр. Потом соседние жители разобрали его на кирпичи. Иногда я видел его в саду, где он любовался своими любимыми пионами и флоксами, которых у него было не меньше двадцати сортов. Хорошо запомнил длинную, черную автомашину ЗИМ, на которой его привозили на дачу по субботам. Умер он скоропостижно от острого панкреатита, и первым доктором, поставившим этот диагноз, была моя жена Лариса, в то время только начинавшая работать в поликлинике. Единственный сын Власовых Митя, старше меня на пять лет, будущий химик, а в описываемые мной годы – заядлый охотник, рыболов и грибник, был к тому же местной футбольной звездой, так как занимался в секции «Юный динамовец» и поэтому пользовался большим авторитетом у фабричных мальчишек, с которыми регулярно играл в футбол. С Митей Власовым был связан один смешной эпизод моего детства, который я рассказываю не без стыда.

Дело в том, что до семилетнего возраста я был очень хорошим мальчиком. Меня воспитывали бабушка и старенькая няня Матрёша, которые во мне души не чаяли. Я ходил в английскую группу, и наша учительница называла меня за благовоспитанность «маленький лорд Фаунтлерой»[106]. В лето 1945 года, перед поступлением в школу, я увлекся футболом и вместе с моим приятелем Севой, младшим двоюродным братом Мити, мы целыми днями «стучали» друг другу по воротам на волейбольной площадке у Никитюков. Однажды Митя, увидев и оценив мои успехи, позвал меня играть с большими мальчишками на футбольное поле у фабрики, которое было на другой стороне речки, на том месте, где теперь гаражи. По его рекомендации, меня согласились взять в команду, поставив на левый край полузащитником. В те годы я ходил в коротких штанишках и в бумажных коричневых чулках, которые резинками пристегивались к лифчику. Я отстегнул чулки и закатал их под коленями в виде футбольных гетр. Вид у меня получился как у настоящего футболиста, и я был невероятно горд. Игра получалась очень интересная, и мне даже один раз паснули мяч. Я изо всех сил ударил по нему ногой и попал в аут. Больше мне мяча не пасовали, но я исправно бегал по левому краю и, быстро усвоив основное матерное ругательство из трех слов, орал во всю глотку: «Навешивай, тра-та-та… бей, тра-та-та!» Примерно через двадцать минут игры я вдруг увидел свою няню Матрёшу, которая шла по направлению к футбольному полю. Вскоре она пересекла поле и, подойдя ко мне, громко сказала: «Алешенька, бабушка зовет пить чай». Я был в бешенстве: прервать такую увлекательную игру по столь незначительному поводу, да еще осрамить меня перед большими мальчишками! Я тут же апробировал на няне вновь выученное мной ругательство, не предвидя последствий. Реакция няни была для меня неожиданной. Старушка села на землю, закрыла лицо руками и начала горько плакать и причитать. Я был очень смущен ее неспортивным поведением на футбольном поле и вынужден был покинуть игру, уведя плачущую няню за руку. На этом моя футбольная карьера завершилась. Больше меня играть в футбол не брали.

Но вернемся на дачу к Никитюкам. Вторая дочь старого Никитюка, которого я практически не застал в живых – он умер еще во время войны, Елена Всеволодовна, была женой авиационного инженера Андрея Николаевича Янчука, работавшего в КБ Туполева. Андрей Николаевич, худощавый, немногословный человек, интеллигентного вида, имел, как тогда говорили, «золотые руки» и прекрасно умел чинить дома все – от кастрюлек и сковородок до велосипедов и фотоаппаратов. К сожалению, он умер довольно молодым от инфаркта, оставив сиротами старшую дочь Оксану и Севу, худенького, немного сутулящегося мальчика, старше меня на один год. Янчуки жили в двух комнатах первого этажа, выходившими окнами на речку и на Целеевскую гору. Из их окон открывался чудный вид на долину Икши, и в них сквозь ветви сосен светило закатное солнце, которым мы с Севой много раз любовались, сидя на подоконнике у него в комнате. Сева был моим лучшим другом и товарищем во всех играх и затеях. Он был очень похож на своего отца, был таким же «рукастым», как и Андрей Николаевич, выбрал ту же профессию и также рано скоропостижно скончался от ишемической болезни сердца. Севина сестра Оксана, худая, некрасивая девица, обладала очень властным