Том 1 - Григорий Анисимович Федосеев

улавливая в нем подозрительный запах, а затем осторожно спустился к солонцам. Теперь его внимание было сосредоточено на лунках, выеденных изюбрами по всему склону горы. Он запускал глубоко в яму голову, но, видимо, панты не позволяли ему добраться до глины. Он поворачивал их то в одну, то в другую сторону, прижимал к спине, причем делал это осторожно, стараясь ничем не задеть их. В это время, как я уже говорил, панты болезненно-чувствительны, и зверь бережет их от ушиба и царапин. Но вот он стал на колени и, повернув к нам зад, прикрытый желтым фартуком, стал есть.

Мы сидели затаив дыхание и страшно сожалели, что так быстро гасла вечерняя заря. Вдруг изюбр всполошился. Он вскочил и замер, причем в такой позе, которая позволяла ему мгновенно отскочить от солонцов и спасаться бегством. Зверь стоял вполоборота к горе, а голова была повернута вправо, откуда он, видимо, ожидал опасности. Вот он вытянул морду и потянул в себя воздух. Еще раз, но короче, и только тогда напряженность заметно ослабла. Бык повернулся всем корпусом вправо и стал ждать.

Словно привидение, там, неизвестно откуда, появилась самка. Это было грациозное животное, которым можно было только любоваться. Голова, ножки, даже бесшумная походка — все в ней вызывало восхищение. Звери какую-то долю минуты стояли неподвижно, осматривая друг друга, затем оба сразу подошли к одной лунке.

Самка стала копытить и есть солонец. А бык стоял рядом и продолжал осматривать ее. Мы так внимательно следили за ними, что и не заметили, как у солонцов появился третий зверь — маленький теленок. Возможно, он проделывал свою первую прогулку и не видел еще других зверей, вот почему присутствие постороннего зверя вызвало у него большое удивление. Не меньше был удивлен и бык появлением себе подобного малыша. Их взгляды встретились, и они оба замерли. Один — огромный зверь, в расцвете сил и красоты, а второй крошечный, еще ничего не знающий, кроме материнской ласки, стояли друг против друга. Меньший первый нарушил напряженную минуту. Он робко подался вперед, намереваясь обнюхать незнакомца. Большой зверь шагнул вперед к малышу и явно угрожающе потряс рогами. На теленка этот жест не произвел никакого впечатления. Он потянулся ближе, все с тем же намерением обнюхать быка. Тот вдруг растерялся и стал пятиться назад, затем опустил голову и подставил рог, но не ударил им, а осторожно, почти нежно, коснулся теленка. Малыш удивленно насторожил уши и долго смотрел в упор на быка. Но любопытство победило: он обошел зверя с другой стороны и, когда тот подставил ему второй рог, боязливо обнюхал его и стал добираться до морды.

За это время самка наелась глины и, не задерживаясь, тронулась вместе с малышом на верх отрога. Следом за ними пошел и бык. Он на ходу вытягивал шею, пытаясь обнюхать крошечного зверя. Мы видели, как тот вдруг повернулся к нему и тоже угрожающе потряс головой, но у него это получилось так неловко, что мы с Прокопием рассмеялись.

…Когда мы на второй день подходили к своему лагерю, вечерело, на тайгу легла прохлада, исчез гнус и стало легко-легко. Идущий впереди Прокопий вдруг остановился и, схватив меня за руку, показал на угол поляны. Там паслась с теленком лосиха. Животное услышало нас раньше, чем мы заметили ее. Вытянув шею, она следила за нами. Подражая ей, в такой же позе стоял рядом теленок. Мы вышли на поляну и, не задерживаясь, продолжали свой путь.

— Тпру-нь… тпру-нь… тпру-нь… — кричал Прокопий, но звери — ни с места! Так и остались они там на поляне.

Три дня, которые мы провели, исследуя этот район, оставили у нас неизгладимое впечатление от красоты и мощи первобытной саянской природы.

В лагерь мы вернулись поздно вечером и утром, не задерживаясь, ушли вверх по Кинзилюку. Погода на редкость благоприятствовала нам, мы торопились, еще день-два — и могут появиться самолеты.

После отъезда Мошкова прошло много дней. Все заметно стали молчаливее, реже и реже слышались шутки. Я смотрел на товарищей и все больше беспокоился. Уже пять дней как Алексей перестал выдавать нам ту мизерную порцию хлеба, которой он еще баловал нас до этого. Правда, мяса у нас было достаточно, но мы еще не привыкли есть его без соли. Повар варил хороший суп из черемши и жирной изюбрятины, но он до приторности был пресным. Мы тогда ели сырую печенку и мозг из костей. Но больше всего выручала черемша. Благодать, что она растет всюду по Саянам и не только на дне долин, но встречается сплошными зарослями даже на крутых склонах и выше границы леса, у белогорий. Более или менее охотно мы ели мясо с кислыми ягодами жимолости. Кислота отбивает пресноту.

Плохо было и с обувью. Мы ходили в поршнях, сделанных из сырой изюбровой или медвежьей кожи. В солнечный день они так высыхали, что продвигаться в них было невозможно, тогда их снимали и несли за плечами. Зато в ненастье поршни размокали до того, что в каждом из них можно было поместить обе ноги. А одежда до того была разукрашена латками, что ни за что нельзя было определить, из какого материала она была сделана первоначально.

Трудностей было много. Люди терпеливо переносили все невзгоды путешествия и, придерживаясь звериной тропы, уходили все дальше и дальше в глубину гор. Теперь экспедиция находилась в центральной части Саяна. Наконец-то осуществилась мечта, казавшаяся совсем недавно почти несбыточной. Упорство советского человека победило.

Еще немного терпения, и нам сбросят с самолетов продукты, одежду, газеты и письма. Снова все повеселеем, слетит с нас печаль, и мы полностью отдадимся своей любимой работе. Мы узнаем, что делается там, за гранью суровых гор, в родной стране, и еще раз переживем счастливую минуту сознания, что мы не одиноки.

На второй день вечером, после тяжелого перехода, товарищи долго сидели у костра. В ожидании того дня, когда заревут моторы, они все больше предавались мечтаниям.

— Алеша, с воздуха-то махоркой потягивает, чуешь?! Ты бы прочистил трубку-то, давно она у тебя бездействует, — подшучивал Курсинов над поваром.

— Придется… — отвечал тот и, порывшись в своем кухонном ящике, достал почти насквозь прогоревшую трубку. — Жива, родимая…

Павел Назарович, услышав разговор о махорке, машинально схватил рукою карман зипуна, где лежала пустая сумка от табака, и, почесав задумчиво бородку, добавил:

— Покурить бы хорошо, наверное, сбросят…

— А тебе, Тимофей Александрович, еще ничего оттуда не сбрасывают? — и повар кивнул головой на небо. — Не сдается ли, что там письмо от сына-грамотея идет,