Социализм. История благих намерений - Александр Монович Станкевичюс

политическая экономия признает одной из форм стоимости (Kosten, cost, frais de production). Оба эти понятия в современной политической экономии, в противоположность политической экономии марксизма, очень определенно разграничены, – ине без пользы для науки. В основе явлений ценности лежат субъективные оценки, они суммируются и объективируются в рыночной цене, которая и выявляет напряженность социальной потребности в товаре… В результате свободной конкуренции между собой потребителей, стремящихся к наилучшему удовлетворению своих потребностей, и в результате свободной конкуренции производителей, нуждающихся в реализации на рынке определенного количества товаров, цена на отдельные потребительные блага устанавливается на совершенно определенном уровне, уравновешивающем спрос и предложение. Эта цена соответствует предельной полезности предметов для данного общества от субъективных оценок и покупательных сил всех его членов. Цены чутко реагируют на всякое изменение спроса и предложения подобно тому, как стрелка точных весов реагирует на каждое изменение нагрузки их чашек… Рыночные цены на предметы потребления определяют объем средств, которые могут быть привлечены для производства каждого из них… У нас вошла в обиход фраза: “Социализм есть учет”. И действительно, не располагая механизмом рыночных цен, социалистическое государство должно обладать громадным и необыкновенно совершенным статистическим аппаратом, охватывающим все стороны общественной жизни, – аппаратом, очень гибким и действующим непрерывно, чтобы улавливать все изменения, происходящие в этой жизни. Конечно, таким громоздким и дорогим статистическим аппаратом не обладают и самые культурные государства Запада, и конечно, таким аппаратом не обладает и Россия…даже во всеоружии теоретической науки и громадного статистического аппарата, социалистическое государство не в силах измерить, не в силах взвесить потребностей своих граждан, а в связи с этим оно не может дать надлежащих директив производству. Но все же не в этом заключается самая слабая сторона социалистического хозяйства, – она заключается в его стремлении централизовать в руках своей бюрократии все распределительные функции» [40].

Итак, в условиях государственного централизованного планирования не работает такой важный механизм, как рыночные цены – именно они служат нам информацией о спросе и предложении в том или ином месте, в то или иное время. Не зная этой информации, невозможно вовремя среагировать на возникший спрос, невозможен динамичный рынок труда, невозможно рационально инвестировать средства. Ситуацию усугубляет неуклюжий механизм принятия решений – когда частные предприниматели отсутствуют (во всяком случае, легально), множество региональных ведомств и чиновников едва ли успевают обработать информацию, поступающую из центральных органов управления, а за провалы никто не хочет отвечать лично – поэтому значительная часть времени и сил в СССР уходила на поиск таинственных врагов и раскрытие заговоров, т. е. на службы безопасности тратились просто гигантские ресурсы. Зачастую управленцы на местах просто игнорировали поступавшие из центра указания, как в случае установления зарплатных тарифов и премий на госпредприятиях, о чем свидетельствует нарком труда в 1930–1933 гг. Цихон: «…в лекальном цехе Горьковского автозавода мастер зарабатывает 350–400 рублей. Заработная плата рабочего достигла 650–700 руб. На заводе “Большевик” ставка мастера в токарном цехе была установлена в 300 руб. в месяц, а бригадир 7-го разряда в этом цехе зарабатывал 500 руб. На строительстве 19-го стройтреста квалифицированный мастер-каменщик получал 5 руб. 80 коп. в день, а чернорабочий подносчик кирпича – 9 руб. Немудрено, что за 10 месяцев прошлого года через площадку этого строительства прошло 8 тыс. рабочих и текучесть составила более 87 %. Таких примеров можно привести много» [120, с. 220]. А. Ильюхов, автор книги «Как платили большевики», резюмирует этот отрывок следующим образом: «Судя по всему, некоторые хозяйственники (руководители предприятий и строек) не очень обращали внимание на установленные правила оплаты труда. Иначе как можно объяснить тот факт, что иногда высококвалифицированные рабочие получали меньше рабочих низкой квалификации» [120, с. 220]. Таким образом, стоит ли удивляться невыполнению планов и в целом низкой производительности труда, если бардак в системе оплаты труда лишал рабочих мотивации не только хорошо работать, но и повышать свою квалификацию? В то же время есть ли смысл винить во всем управленцев на местах, если порочной была сама система принятия решений и ответственности за эти решения? Провалы в производстве не угрожали предприятиям банкротством, а рабочим потерей рабочих мест, ведь предприятия были государственными, а заказчик был всего один – государство. Отсюда следовало снижение производственной эффективности и низкая производительность труда советского рабочего. Разумеется, имело место и утаивание информации, и коррупция. Никуда не мог деться и фактор мотивации – ни для рабочих, ни для колхозников, ни для чиновников не было смысла делать свою работу лучше, поскольку отсутствовали гарантии, что должные старания будут вознаграждены (и прежде всего, замечены) соответствующим образом. Все зависело от личных связей и лояльности. Поэтому в такой системе куда выгоднее было не лучше работать, а лучше услуживать начальникам. И так – снизу до самой верхушки. Что касается села, то там ситуация усугублялась нежеланием людей идти в колхозы и отдавать плоды своего труда непонятно кому взамен на обещания или под принуждением. Крестьянам куда понятнее было то, что можно, грубо говоря, потрогать руками, увидеть глазами, купить или продать на рынке. Большевики, как и следовало ожидать, не понимали деревню, будучи выходцами из городской среды. Неудивительно, что крестьянство, которое просто было уничтожено коммунистами и превращено в сельский пролетариат (колхозников и работников совхозов), постоянно восставало как в буквальном смысле слова, через силовое сопротивление, так и через тихий протест на местах, под понимающее молчание местных начальников, скрывая урожай и забивая скот для удовлетворения своих и семейных нужд.

Неравенство, эксплуатация и дискриминация в СССР

Хорошо известно, насколько чувствительны социалисты к проблеме неравенства, дискриминации, эксплуатации человека человеком. Они говорят: в капиталистическом мире царствует вопиющее неравенство, где богатое меньшинство управляет бедным большинством, где есть привилегированные и угнетаемые и благополучие первых зависит от бедности вторых. Стало быть, от социалистов стоило бы ожидать построения такого общества, где эта порочная связь будет раз и навсегда разорвана. Однако в реальности им этого сделать почему-то не удалось. Даже демонтировав «капитализм», заменив рынок централизованным Госпланом, установив на товары «справедливые цены» и уничтожив спекуляцию, у социалистов получилось даже не неравенство «капиталистического типа», а неравенство где-то на уровне кастовой системы древней Индии. Однако не стоит пребывать в иллюзиях – социализм обеспокоен не неравенством как таковым, а неравенством, которое, по их мнению, служит абстрактным интересам такого же абстрактного, господствующего класса буржуазии. На примере самого главного проекта построения социализма – СССР – мы можем в этом легко убедиться.

Дело в том, что советское неравенство создавалось абсолютно сознательно и целенаправленно, т. е. было заложено в самой системе социально-экономических отношений и оправдывалось идеологическими установками социализма. Социалисты не собирались строить общество гражданского