История Советского Союза: Том 2. От Отечественной войны до положения второй мировой державы. Сталин и Хрущев. 1941 — 1964 гг. - Джузеппе Боффа

На мирной конференции, так же как и на первом заседании Организации Объединенных Наций, СССР оказывался в одиночестве всякий раз, когда вступал в противоречие с двумя другими великими державами. На его стороне были лишь правительства Восточной Европы. Соединенные Штаты и Великобритания не только действовали совместно, но и были в состоянии, когда хотели, противопоставить ему значительное большинство малых стран. Не только отношение клиентуры или политическое и идеологическое родство заставляли эти /272/ страны поддаваться давлению западных лидеров, но также и неравенство сил: дружба с богатой и могучей Америкой для преобладающего числа государств значила гораздо больше, чем дружба с СССР. И ООН ответом Советского правительства была педантичная защита своего права вето в Совете Безопасности[17]. Немыслимым было, впрочем, чтобы СССР или какая-либо другая великая держава доверили бы большинству членов Генеральной Ассамблеи, в составе которого были «ведомо враждебные силы», право решения касающихся ее важных политических вопросов. В этом плане американская концепция ООН как всемирного ареопага, имеющего право на вмешательство в качестве некоего трибунала в любые противоречия между странами, с тем чтобы гармонизировать по своему усмотрению международную жизнь, оказалась нежизнеспособной[18]. Новая организация, напротив, стала трибуной для проведения резкой публичной полемики. Противоречия не могли быть разрешены поднятием рук голосующих.

Поддержка позиции Соединенных Штатов большинством стран мира сочеталась с их исключительным положением обладателей монополии на атомную бомбу: американцы вновь продемонстрировали свою мощь, проведя на атолле Бикини летом 1946 г. испытательные взрывы. Сталин в этот период сделал ряд заявлений с целью преуменьшить значение нового оружия; он говорил, что не следует считать его «такой серьезной силой, какой склонны ее считать некоторые политические деятели», оно не может «решать судьбы войны». Оно предназначено прежде всего для «устрашения слабонервных»[19]. Эти слова задали тон всей советской пропаганде. Однако поведение представителей Советского Союза в приватной обстановке показывало и действительности их большую обеспокоенность. Сегодня официальные советские историки открыто признают, что из-за неравенства и обладании атомным оружием Советский Союз и само мировое сообщество переживали тогда «период весьма опасный и сложный»[20]. Сталин стремился подбодрить своих сторонников, действуя так же, как в весьма сходных обстоятельствах Мао Цзэдун в Китае, когда говорил о ядерном оружии образно, как о «бумажном тигре»[I].

Только отказ Соединенных Штатов от секрета атомной бомбы мог бы, вероятно, помочь избежать «холодной войны» и гонки вооружений, которая длится еще и сегодня. Эта идея имела хождение между американскими и английскими учеными, то есть именно среди тех людей, которые лучше других смогли понять, что такой секрет не может долго оставаться нераскрытым[21]. Но было бы трудно, если не невозможно, требовать такой же смелости мышления от политических руководителей Америки. Они не обладали ею настолько, /273/ чтобы отказаться от нового оружия только ради успокоения далекой державы, к которой они испытывали неприязнь и недоверие, в чьих технических и экономических возможностях они сильно сомневались. Американские руководители не имели никакого желания жертвовать тем, что они расценивали как прочный фундамент и основной инструмент своего могущества: они даже предпочитали вызывать раздражение своих английских друзей, отказываясь и с ними поделиться технологией создания нового оружия.

В результате этих противоречивых тенденций родился проект учреждения международного контроля над атомной энергией, известный под названием «план Баруха», по имени американского деятеля, которому было поручено представить его в ООН. В соответствии с этим планом все, что связано с ядерными исследованиями и производством — запасы сырья, исследовательские институты, экспериментальные установки и промышленные предприятия, — должно было быть принудительно сосредоточено в нескольких государствах, чтобы управление всем ядерным комплексом осуществлялось бы некоей мировой властью, функционирующей в качестве наднационального органа, в котором ни одна страна не имела бы права вето. Только после того, как такой механизм был бы подготовлен, испробован и введен в действие, США, в случае отказа от ядерного оружия, считали бы свою безопасность достаточно гарантированной.

Американское предложение было встречено в Москве с недоверием. В глазах советских руководителей его реализация означала просто необходимость передать советские ядерные ресурсы, саму возможность создания собственной бомбы, а также в перспективе и возможность мирного использования нового источника энергии под контроль органа, в котором, учитывая существующую международную ситуацию, Соединенные Штаты наверняка могли получить большинство, в то время как СССР был бы лишен даже того права вето, которое было его защитой в ООН. С точки зрения СССР «план Баруха» был равнозначен передаче в руки США всего, что имеет отношение к атомной энергии, а следовательно, он был формой легализации ядерной монополии США, а возможно, и утверждения ее навечно[22].

В ответ Советский Союз выдвинул контрпроект: предложение о конвенции по запрещению ядерного оружия, включая обязательство уничтожения уже существующих его запасов. В отношении контроля за осуществлением этих мер предложения Москвы были первоначально довольно туманными, а когда были внесены уточнения, то американское правительство сочло их неприемлемыми, так как осуществление контроля должно было регламентироваться в рамках Совета Безопасности ООН, где СССР имел возможность использовать право вето[23]. Столкновение этих двух концепций с самого начала парализовало усилия по разрешению проблемы и на долгие годы сделало бесплодными все дискуссии не только по этому вопросу, но также по всем более общим проектам разоружения, инициатором которых Советский Союз выступал с 1946 г. С другой стороны, ни то, /274/ ни другое правительства не были готовы к заключению соглашения, которое бы гарантировало одновременно и запрещение атомных бомб, и соответствующий эффективный контроль за его выполнением.

Германская проблема

Несмотря на эти противоречия и на полемику, которая велась на все более высоких тонах, заключение в конце 1946 г. первых мирных договоров, казалось, открыло путь к более трудному, но отнюдь не невозможному дальнейшему сотрудничеству держав-победительниц. В самом конце года Сталин был необычно щедр на интервью с американскими и английскими журналистами — три в течение четырех месяцев. В них с убежденностью говорилось, что не существует реальной угрозы войны между недавними союзниками (в отличие от того, что довольно часто утверждалось в Америке), а также о намерении уладить недоразумения с правительством Вашингтона[24]. Но и Европе предстояло еще заключить более важный, чем все остальные, мирный договор — договор с Германией (а также с Австрией, что было взаимосвязано, так как эта страна вновь стала независимой). Предстояло решить очень важную задачу, которая не ограничивалась лишь согласованием и редактированием текста договора. Германия не была более единым государством с правительством, способным выступить в качестве договаривающейся стороны. Победители должны были определить внутреннее устройство страны, а не только условия мира. От способности достигнуть согласованное решение по этому вопросу зависели их собственные будущие взаимоотношения в Европе. Хотя Германия и потерпела полный разгром, в действительности она оставалась чрезвычайно важной величиной: без соглашения о ее судьбе каждая из соперничающих держав испытывала бы подозрение, что ее оппоненты желают перетянуть побежденную нацию на свою сторону, с тем чтобы изменить в свою пользу баланс сил в Европе.

В Германии каждая держава-оккупант после достижения победы стремилась обеспечить себе политическую поддержку. Но как и во всей остальной Европе, они добивались этой цели, действуя в противоположных направлениях: Советский Союз, стремясь проводить прогрессивную политику в интересах широких народных слоев, осуществил аграрную реформу и конфискацию промышленных предприятий, принадлежавших нацистам; американцы и британцы действовали с консервативных позиций, ища сочувствия более традиционным образом — у старой гвардии представителей экономической власти. В этих двух различных подходах проявилось различие концепций природы нацизма, который победители приняли обязательство искоренять: Советский Союз видел суть дела прежде всего в социальной базе нацизма, считая его диктатурой наиболее агрессивной части крупного капитала и других консервативных сил; западные деятели были склонны обращать внимание лишь на его политическую структуру, расценивая нацизм как форму тиранического правления, подавляющего /275/ любые проявления свободы. Эти различия в оценках с самого начала препятствовали проведению единой оккупационной политики, которую, казалось бы, предвещали соглашения в Потсдаме. В своих отношениях с немцами Советский Союз был в невыгодном положении, как и на последнем этапе войны: у обоих народов накопилась взаимная ненависть, только что закончившиеся бои носили исключительно жестокий характер, значительные части германской территории на Востоке были отсечены, наконец, СССР продолжал находиться в состоянии крайней нужды, дорого заплатив за свою победу и за трудное восстановление.