История Советского Союза: Том 2. От Отечественной войны до положения второй мировой державы. Сталин и Хрущев. 1941 — 1964 гг. - Джузеппе Боффа

Ни одно из двух требований Советского Союза о займах не было всерьез принято во внимание министрами иностранных дел Англии и Франции Бевином и Бидо, которые были согласны между собой в том, что на таких условиях американская финансовая помощь предоставлена не будет. Практически в Париже вообще не было реальных переговоров. Бенин и Бидо настаивали только на утверждении общего плана. «Создалось впечатление, — комментировала позднее “Правда”, — что организаторы конференции заранее решили привести дело к разрыву, для того чтобы получить “свободу рук”»[49]. По истечении нескольких дней Молотов отверг англо-французские предложения, приведя два уже известных аргумента: в них не содержалось ни подтверждения национального суверенитета европейских стран, ни «особого подхода» к Германии. Он покинул Париж, вызвав таким образом к жизни призрак разделения Европы на два противостоящих лагеря и создания сепаратного западногерманского государства[50].

То, что это очень рискованно, Молотов понимал. Не было ли бы более дальновидным со стороны Москвы принять «план Маршалла» даже и на условиях, выдвинутых ее оппонентами, чтобы использовать в дальнейшем к своей собственной выгоде неизбежную противоречивость этого проекта? Закономерный вопрос; он был задан в свое время премьером лейбористского правительства Эттли, а затем повторялся неоднократно историками различных направлений[51]. Но нам неизвестно, обсуждался ли в Москве этот вопрос в такой постановке; наверняка там испытывали понятные колебания. С другой стороны, благодаря воспоминаниям основных действующих лиц мы знаем, что американская инициатива была предназначена именно для борьбы с коммунизмом и с Советским Союзом, она была спланирована заранее таким образом, чтобы исключить СССР или поставить его в такие условия, когда он вынужден будет сам отказаться от участия[52].

Однако даже те, кто в большей степени готов был понять позицию СССР, полагали, что советские руководители должны были /282/ бы осознавать, что «план Маршалла» — это нечто гораздо более конструктивное, чем «доктрина Трумэна»[53]. Но, с точки зрения самих московских руководителей, было весьма трудно согласиться с таким мнением: обе инициативы находились в явной связи друг с другом; если предложение Маршалла более действенно и реально, то уже по одному этому оно опаснее. Это был жестокий и искусный удар, против которого трудно защититься. Сталин еще в апреле долго беседовал с американским политическим деятелем, кандидатом на президентских выборах Стассеном; сосредоточившись на обсуждении перспективы возможного экономического кризиса в Соединенных Штатах и Европе, он показал, насколько эта тема его волнует[54]. Но реальный ответ ему был дан Маршаллом. Это был эффективный ответ, полностью подрывающий всю советскую политику в Европе: было покончено с какой-либо надеждой получить прямой заем у Америки, прекращались любые дискуссии по поводу репараций, кроме того, исключалось в дальнейшем разделение европейских стран на союзников и вчерашних врагов. Американский капитализм продемонстрировал свою живучесть и свою способность осуществлять международную гегемонию. Для СССР не оставалось ничего другого, кроме как выбирать между признанием руководящей роли Америки, на что уже согласилась Западная Европа, и риском открытого противоборства с ней. Сталин по крайней мере не видел иной альтернативы, и его выбор был сделан определенно в пользу второго решения.

Но противоборство должно было быть безжалостным. Один из основных авторов «плана Маршалла», Джордж Кеннан, считающийся ведущим американским экспертом по СССР, опубликовал в те самые дни статью, которой суждено было стать знаменитой. Хотя сам ее автор критически пересмотрел излагаемые в ней позиции, эту статью можно признать самым блестящим до сей поры изложением сути политики «сдерживания» коммунизма и советского влияния[55]. Кеннан к тому же предлагал не только «сдерживать» противника. Он пришел к выводу, что Соединенные Штаты не должны «ограничиваться удержанием своих позиций». Оказывая на СССР жесткое давление, они могли бы обострить присущие советской системе противоречия и привести в действие такие пружины, которые способны вызвать ее «крах» или «ослабление»[56]. Все эти слова не могли слушать в Москве без тягостного чувства. Как далека была эпоха, когда Рузвельт говорил, что немцы не должны жить лучше, чем советские люди, или когда «тройка» договаривалась в полном согласии о том, что уровень жизни в Германии не должен быть выше, чем «в среднем в Европе». Используя американскую помощь, немцы вскоре станут если не могущественнее, чем русские, то, во всяком случае, более сытыми. Эта мало вдохновляющая перспектива соединилась для Москвы со старыми далеко не успокаивающими воспоминаниями о прежних обидах: предвоенное капиталистическое окружение, мюнхенское соглашение с Гитлером, затягивание открытия второго фронта в Европе, надежды экс-союзников на ослабление /283/ СССР наряду с Германией, подозрения СССР, что его хотят лишить плодов победы.

«План Маршалла» поставил под угрозу влияние Советского Союза в странах Восточной Европы; это был тяжелый кризис; одной из ведущих, если не самой главной его причиной являлась оппозиция СССР по отношению к американской инициативе[57]. После отказа Молотова от участия все страны Восточной Европы на равных условиях были приглашены англичанами и французами на новую конференцию, которая также должна была состояться в Париже. Некоторые сразу же отказались, например югославы и финны. «Правда» утверждала, что правительство Хельсинки, сформированное в то время коалицией различных партий, включая коммунистическую, приняло это решение единогласно (и это было не единственное действие финских руководителей, отражающее их прозорливость)[58]. Другие правительства, такие как румынское, обратились к Советскому Союзу с вопросом, что делать; поляки же, в том числе и коммунисты, напротив, выказывали заинтересованность в приглашении, пришедшем с Запада. Чехословацкие руководители пошли даже дальше: правительство этой страны, во главе которого стоял коммунист Готвальд, в первый момент приняло единогласно решение направить представителей в Париж. Оно вынуждено было пересмотреть свое решение через несколько дней, когда делегация в составе нескольких чехословацких министров услышала от Сталина в Москве, что присоединение к «плану Маршалла» будет рассматриваться СССР как враждебное действие, противоречащее чехословацко-советскому союзу[59]. В конце концов все страны Восточной Европы образовали единый фронт с Москвой. Но раскол Европы надвое тяжело сказался на всей дальнейшей ее судьбе.

Разделенная Германия

Вторая половина 1947 г. стала как раз тем временем, когда термин «холодная война» вошел в политический словарь мира[60]. После введения в действие «плана Маршалла» отношения СССР с его экс-союзниками быстро эволюционировали в сторону открытой враждебности. Благодаря американской помощи в Европе создавался «блок» западных стран, то есть происходило именно то, чего Советский Союз боялся еще со времени последних боев войны против Гитлера. Последняя конференция четырех министров иностранных дел, посвященная проблемам мирных договоров с Германией и Австрией (в Лондоне в ноябре — декабре), свелась просто к диалогу глухих. Американо-английская дипломатия была уже сориентирована на создание сепаратного государства в Западной Германии, опирающегося на экономический потенциал Рура. Такое государство могло бы принять участие в «плане Маршалла». Последние возражения французов против этого намерения были без труда преодолены. В марте 1948 г. четырехсторонняя контрольная комиссия стран-оккупантов, /284/ уже находившаяся в кризисном состоянии, перестала функционировать. В июне была осуществлена сепаратная денежная реформа в западных частях Германии. Немного спустя французы согласились слить свою оккупационную зону с англо-американской «Бизонией».

Реакцией Москвы была попытка нанести ответный удар по экс-союзникам в единственном их уязвимом пункте. Это была блокада Берлина. Советский Союз не несет один всей полноты ответственности за то, что решение проблемы Германии пошло совсем не тем путем, какой предполагался в период окончания войны; это верно также и в отношении бывшей германской столицы. Берлин находился в самом центре советской зоны. Он был поставлен под четырехстороннее административное управление, так как был подлинным центром всей Германии. Разрыв страны на части, который становился все глубже, сказался с неизбежностью и на положении в городе[61]. Ситуация усугубилась в тот день, когда западные оккупационные державы приняли решение распространить денежную реформу и на свои сектора города. С этого момента не только в Германии в целом, но и внутри самого Берлина в обращении стали циркулировать две различные денежные единицы, что создавало целый ряд сложностей в работе советской администрации. Способ, каким Москва пыталась заставить уважать свои интересы, нельзя назвать действительно благоразумным, так как ее действия привели лишь к новым политическим и дипломатическим столкновениям.