Заветные поляны - Михаил Фёдорович Базанков

охраняя, как велено, чемоданы. Только под утро уснул и начал видеть очень приятный сон про будущую жизнь в деревне. Но соседи по купе растормошили, помогли выбраться в тамбур за несколько минут до остановки. На перроне окликнул Васю какой-то невзрачный всклокоченный парень и пообещал довезти до Петушихи, пояснил, что там уже недалеко, но надо топать ножками. Парень сказал, что и дальше бы проводил, но на «газончике» волоком не проскочить, потому лучше неторопно да надежно продвигаться, авось встретят, в крайнем случае, до вечера можно и с ношей дойти, дорога одна — не собьешься…

Только Вася спустился с увала, словно из-под земли вырос перед ним высоченный сутуловатый мужик, совсем непохожий на деда, каким представлялся он по фотографиям и письмам.

— Ну, здорово, Василий Николаевич. Здорово, раз прибыл, — бодро сказал мужик. — А я переживаю, а я хлопочу! Думаю, Ванька-недотепа к поезду опоздает или проглядит на вокзале. И поспрашивать постесняется. Вот ладно теперь… Устал небось? Чемоданы-ти, гляжу, навьючены. Давай который потяжелее. Сначала оба пофунтую. — Он взял чемоданы, покачивая, взвесил. — Оба одинаковы, фунтов по сорок, видать. Зачем такие нагрузили? Все тушонка да концервы небось. Думают, тут летом голодно, мол, старики-то привычные, а молодому горожанину неуедно покажется. Ничего живем. Мясо и соленое и ветошное есть. Рыбешки изловим, тут ягод с медком прихватим, молочка криночку купим, сметанки добрые люди принесут. Своей коровы нет, не держу давно уже. Обойдемся. Ты, Василий, значит, восьмилетку одолел? Родители в науку пихают, ты, поди, упираешься. Надо бы, конечно… — дед чего-то недоговорил и рукой махнул. — Жизнь покажет. Пойдем теперя до беседки, пока спина не взмокнет, там передохнем да еще перевальчик осилим, тут и усадьба. Опять посидим. Дале только под гору скати. Помнишь дорогу-то?

— Забылась. Тогда на тракторе ехали. И дождик был холодный.

— Забылась. Вота! Семь лет промелькнуло, голубчик. Семь лет, как одна неделя. Ребенком приезжал, а теперь жених, можно сказать. Вот сколь часто старика спроведываете. И что думает Зойка своей головой? — говорил он про дочь. — Ох, упрямая, своенравная. Разобиделась, что мужа-лежебоку не одобрил тогда. Весточку не соизволит прислать. Матерь приезжала хоронить и то лишнего денька не побыла. Оставайся, отец, с поникшей головой… Как жить, как быть? Одному ли век коротать али на заботу дочери рассчитывать, ежели занеможется? Ладно, в силе еще. Уехала и молчит. Молчит и молчит. А я письмо за письмом, спрашиваю и спрашиваю. Ни ответа ни привета месяца четыре. Соседке весточку прислала, мол, не поможет ли отцу-вдовцу старушонку какую найти. А думаю, раз так! Пошел в Оксениху, уговорил сваху Анну… Теперь с молодой живу. На десять годов младше. Что будешь делать? Больше некого подобрать, все старухи поблизости одряхлели, с покойной Павлой тяжело сравнивать… С молодой живу. Вишь, бороду сбрил. Ты меня небось и не признал. Подумал, поди, не грабитель ли накачнулся…

Это верно: когда Терентий взял оба чемодана, Вася вспомнил давние рассказы деда о том, как раньше в волоках разбойники промышляли. Догадливый дед это почувствовал и начал объяснять, почему обличьем изменился, помолодеть пришлось так, что и родной внук не узнал. Убедился: парень все-таки признал в нем родственника, уверенно зашагал обочиной. Левой рукой отводил и придерживал сучья, плавно отпускал, всякий раз предупреждая внука: «Остерегись, Василий». Он требовал, чтобы внук не отставал, по сторонам не тыкался, самовольную тропу не искал.

Дорога, стиснутая разнолесьем и подступившим ольховым подростом, поворачивала то влево, то вправо, каждый поворот отмечая застойной зеленоватой канавой. На машине тут действительно не проскочишь, а конного ездока не стало вовсе: костромихский снабженец Порша и тот за хлебом, солью, консервами, водкой и прочими продовольственными товарами, как сказал дед, накатал однооской вдоль берега Межи свою колею.

— И недалеко вроде бы от многолюдья, а получается: у черта на кулижках живем. Кто ж теперь к нам дорогу станет прокладывать. Сначала тракторами, машинами избороздили, теперь налажать не хотят: пусть-де доживают и так, некуда старикам ездить. — Терентий объяснял, что такие деревни вроде бы никому не нужны. И старики остаются без дела, проживают на пенсии да родственников городских ждут на побывание. — Летом еще ничего, веселее. То грядки обихаживай, то траву коси да суши, то за ягодами или грибами ударяй. Так ведь это все побочное занятие. Поработать бы с пользой для обчества, а не только для себя. Так не сразу и подберешь дело-то. Ладно вот корзины плести наловчился. Сначала кадушки делал, тут на корзины перешел. Анна бранит, отдыхать приказывает, мол, хватит, поработал за свою жизнь, дали пенсию и будь доволен… Да-аа. Доволен, и сиди, значит… Ты, милок мой, — опять обращался Терентий к внуку, — тоже потерпи… Иного пути у нас нет. Взмокнет спина-то, тогда отдохнем. Через полчасика будет скамейка, посидим и остынем.

Внук глянул на часы — время засек. Точно через тридцать минут оказались они на бугорке возле установленной лесниками беседки. Огляделись и сели рядком. Тут, под крышей-шалашиком, было прохладно, уютно. Дед раскурил трубку, начал рассказывать, как прорубали просеку, как он ходил по этой просеке на работу в кузницу укрупненного колхоза и однажды под вечер встретился с медведем, а тот будто бы обрадовался встрече и с протянутой вперед лапой спешил поздоровкаться, но Терентий не решился «подать руку», потому что безоружный был. И не убежал, на дерево не полез, просто шагнул в сторону: медведь понял, что человек уступает дорогу, тоже не стал настырничать.

— Теперь случись такое — вроде бы струсил, — размышлял Терентий. — Осторожный, робкий будто бы стал, все думаешь, не обидеть бы кого… Помыкался по госпиталям, нагляделся на страдания и сам характером переменился, иной раз и надо бы животину какую шугнуть, а жалеешь. Человека обижать и совсем не позволительно.

Вася знал, что дед был на фронте шофером, водил изрешеченную полуторку, и хотел спросить, есть ли у него медали. Терентий будто предвидел вопрос:

— Повоевать-то мало пришлось. Полуторка на мину наскочила. И отвоевался. Без наград получилось. Одни отметины остались. Самому и людям хлопоты. Два года без малого по госпиталям. Дорого я обошелся. Ребята меня, можно сказать, безнадежного из окружения вынесли. С тех пор сколь живу…

Внук по рассказу деда отчетливо представил, как пробивались через болото молодые солдаты и тащили на волокуше полуживого грузного товарища. Он неподвижными глазами в узкую щелочку из-под бинтов смотрел на низкое небо, и казалось ему, что там, в облаках, гладкая асфальтированная дорога. Когда немецкий бомбардировщик перерезал эту воображаемую дорогу, Терентий беззвучно крикнул: «Воздух!» Очнувшись, он напугался тишины: лес напряженно молчал, будто затаился, совсем близко было — это