В стране воспоминаний. Рассказы и фельетоны. 1917–1919 - Надежда Тэффи

И вот в этот-то праздничный и сказочный период в сказочном запломбированном вагоне прибыл в Россию Ленин, так называемый «тёща русской революции».

– Отчего его не арестуют? – спрашивали друг друга бестолковые граждане.

– Помилуйте! За что же? – отвечали толковые. – Наши министры предоставляют свободу пропаганды всяких идей.

Ленин занял особняк Кшесинской.

– Отчего же его не арестуют? – снова спрашивали бестолковые. – Разве можно захватывать чужую собственность?

– Захват дворцов входит в программу каждой революционной партии, – отвечали толковые. – Наши министры уважают программу каждой революционной партии.

Началось.

Ежедневно на балконе дома Кшесинской появлялась фигура, махала руками, кричала хриплым голосом. Покричав часа два, уходила внутрь погреться. Её сменяла другая.

Все фигуры носили общее название «Ленин».

Под балконом собиралась кучка солдат из соседней Петропавловской крепости. Сначала человек десять, двадцать. Грызли семечки, плевали, гоготали.

Останавливались случайные прохожие.

Кучки росли.

Наконец, кто-то кого-то вздул, – интерес к «Ленину» увеличился.

Ленина стали ругать на летучих уличных митингах. Называли немецким шпионом и «запломбированной змеёй».

Кучка любопытных около дома Кшесинской обратилась уже в толпу.

Толпа разносила по городу свежие новости.

– Плеханов-то низкая душа, за деньги продался.

– Кому?

– Да уж известно кому!

– Притворялся революционером, а оказался буржуем. Переодетый ходил!

– А в какое же он платье одевался?

– Да в обыкновенное, как и мы с вами. А как раздели его, подлеца, – а он буржуй оказался.

– Милюков – провокатор. Дарданеллы нам навязать хочет. Кому они нужны? Лёд да снег, а подати плати.

– У него там имение, вот ему и хочется.

Опять кого-то вздули.

Потом арестовали кое-кого из публики, возражавшей балконному оратору.

– Отчего же не арестуют Ленина? – опять подняли голос бестолковые граждане. – Смотрите, ведь он уже посягает на свободу граждан.

– Нельзя его арестовывать, – отвечали толковые. – Ещё рано, нужно немножко подождать.

Подождали.

В крепости распропагандированные Лениным солдаты заколотили каблуками присланного к ним солдата-меньшевика.

В ночь перед уходом Милюкова кучка баб и подростков волокла по улицам плакат: «Через Циммервальд к интернационалу».

– Это кто же такой Циммервальд-то? Еврей, что ли? Али из немцев? – любопытствовала публика.

– Да уж кто бы там ни был, почище вашего Милюкова будет, – огрызались подростки.

На углу Невского и Садовой стреляли.

– Ведь вот они уже стреляют! – вопили бестолковые граждане. – Чего же ещё ждать?

– Надо ещё немножко подождать, – отвечали толковые.

Вспоминался знакомый гимназист-первоклассник, который уверяет, что читал в какой-то «естественной истории», что если найдут человека умирающего с голоду, то нельзя его сразу накормить, а нужно ещё немножко подождать.

– Чего же ждать-то, Вася, милый! Ты, верно, что-нибудь перепутал! – удивлялись слушатели.

Но Вася стоял на своём и даже плакал от несправедливого к нему недоверия.

Сорвалось затеянное большевиками выступление 18-го июня.

– Отчего же их не арестуют?

– Надо же ещё немножко подождать.

– Вася, милый! Чего же ждать-то? Ты, верно, что-нибудь перепутал!

– Ей-богу… читал… в естественной истории!..

– Ну, что ж, подождём.

Дождались.

«Убитых и раненых несколько сот человек…»

«Некоторые полки, распропагандированные большевиками, отказались поддержать товарищей при наступлении…»

– Долой десять министров-капиталистов!

– Да что ты, товарищ, орёшь-то! Какие тебе десять министров? Давно их нет. У нас всех министров-то, почитай, – один Керенский остался.

– Я те поговорю! Долбани его прикладом, чего он тут разговаривает.

Идут осудари новгородские, бестолочь финляндская, казанская, астраханская. Великая и Малыя Руси.

– Куда прёте? На кого идёте?

– Потом разберут. Коли не то вышло – повинимся.

«Убитых и раненых несколько сот…»

Может быть, теперь пора арестовать?

– Нет, теперь уж поздно. Они, кажется, успели скрыться.

– Вася, милый! Ведь говорили мы тебе!

– Ей-богу же, я читал. В естественной истории…

Наполеон

(сценка)

Барон Шнуп.

Анна Николаевна.

Барон лежит, развалясь в кресле, задрав ноги кверху, курит, пускает дым колечками и старается воткнуть палец в колечко. Напевает на мотив матчиша:

Ouvrez votre dentelleMademoiselle…[22]

Анна Николаевна (вбегает, в шляпе). Cher baron![23]

Барон (вскакивает, перепуганный). Ай! Ай! Уф! до чего вы меня перепугали! Уф, как сердце…

Анна Ник. Да, что с вами, cher baron?

Барон. Я думал, что это, эти… коммунисты. Я тут сидел, работал, углубился и вдруг слышу, кто-то кричит: «Cher baron!» Я и решил, что это меня резать пришли. Ниниш, cherie![24] Дайте вашу ручку (хочет поцеловать ей руку).

Анна Ник. (вырывая руку, пищит). Ай, ай! Нельзя, нельзя, нельзя! Что вы делаете! Мне нельзя руку целовать!

Барон. А? Что у вас с рукой?

Анна Ник. Я не дама. Я делегатка.

Барон. А? Что гадко?

Анна Ник. Я, я. Я делегатка от первого женского общества распространения просветительных идей космографии среди бездетных матерей.

Барон. Бездетных матерей?

Анна Ник. Ну да. Понимаете? Мать, и вдруг у неё совершенно нет никаких детей. Ведь это очень тяжело. Так вот, чтобы чем-нибудь утешить.

Барон. Ну, это чрезвычайно великодушно с вашей стороны!

Анна Ник. Так вот я делегатка от этого общества. Для сокращения я называю себя просто: д.о.п.ж.р.п.и.к.с.б.м.

Барон. Бе… ме… ке… да, это очень…

Анна Ник. Общество выбрало меня своей делегаткой и направило к вам.

Барон (испуганно). Ко мне? Но ведь я же не бездетная мать!

Анна Ник. Это уже по другому делу. И чего вы всё время пугаетесь? Меня просили просить вас, чтобы вы согласились быть Наполеоном. Да! Да! Голубчик! Миленький! Вы не должны отказываться! Теперь все кричат, что только Наполеон спасёт Россию. Так вот нам необходимо, чтобы именно наше общество первое отыскало Наполеона, нужно поторопиться. Я уверена, что через месяц у нас будет по два Наполеона на каждую улицу. А мы не хотим плестись в хвосте. Ну, милочка, не отказывайтесь.

Барон. Но почему же именно я? Я совсем не подготовлен.

Анна Ник. Ах, не спорьте! Именно вы! Из всех моих знакомых вы самый сильный и властный.

Барон (скромно). Да… положим, это верно. Говорят, что мой взгляд трудно выдержать, и потом я очень страшен во гневе.

Анна Ник. Ну, вот, видите! Ах, как чудесно! А скажите, у вас есть эта… как её… ну, эта… которая на вокзале бывает?

Барон. Буфет?

Анна Ник. Ах, что за вздор, эта, к которой поезда…

Барон. Платформа?

Анна Ник. Ну да… Как не стыдно, – политикой занимается и такого простого слова не знает. Ну, так говорите, – есть у вас политическая платформа?

Барон (гордо разваливается в кресле и задирает ноги). Да. Я уже объявил себя пролетарием. И я, и барон Шлапен, и Жорж, и Вово маленький, – мы все объявили себя безработными пролета риями. Из министерства нас всех выперли.

Анна Ник. C’est affreux![25] Что же вы теперь делаете?

Барон. Самоопределяемся. Стараемся самоопределиться на хорошее место с приличным жалованьем.

Анна Ник. Ах, cher baron! Идите лучше к нам в Наполеоны!

Барон. И, пожалуйста, не называйте меня больше «cher baron». Я больше уже не барон Шнуп. Я выбрал себе партийный псевдоним Лев Толстой. Товарищ Лев Толстой.

Анна Ник. Очень, очень мило. Но, знаете, cher… то есть товарищ барон, вы, кажется, стали совершенно красный?

Барон. Да, абсолютно. Левее меня совсем уж никого нет. И я того мнения, что всех нужно резать. Прежде всего, пусть солдаты перережут всех своих офицеров.

Анна Ник. Ах, cher товарищ, но кто же тогда будет командовать?

Барон. Солдаты выберут офицеров из своей среды.

Анна Ник. Но ведь для того, чтобы быть офицером, нужно знать какие-то военные науки – тактику, фортификацию…

Барон. Выучат.

Анна Ник. А если выучат, так ведь они тогда станут настоящими офицерами. Что же тогда делать?

Барон. За-ре-зать.

Анна Ник. А кто же будет командовать?

Барон. Ах ты, господи! Солдаты выберут из своей среды!

Анна Ник. Так ведь им же придётся науки учить!

Барон. Ну и выучат.

Анна Ник. (чуть не плача). Так ведь они тогда настоящими офицерами станут!