Лето столетия - Виталий Орехов

К вечеру первого дня устроили привал в небольшой деревне. Дома были пусты, люди бежали. В любом случае это всё же лучше, чем спать на земле. Днём солнце прогревало почву и становилось жарко, особенно во время боя, но ночью и по утрам температура опускалась до минус пяти. Кашель ночью был слышен постоянно.

Дозорные зря простояли всю ночь, никто и не думал нападать на деревню. Утром пошли дальше.

Несколько лёгких танков, уцелевших в битве, всё так же прикрывали фланги. Они обычно опережали конные соединения. Они же и первыми попали под удар, потому что японцы показали, что умеют хорошо таиться и неожиданно нападать.

К вечеру второго дня, когда солдаты шли уже веселее и легче, уверенные, что на этот раз всё будет просто, сразу несколько взрывов с двух сторон сотрясли землю. Через несколько минут стало понятно, что танки подорвались на противотанковых минах, заботливо оставленных японскими войсками.

– К бою! – приказал Семёнов, солдаты тут же взяли винтовки на изготовку, но стрелять было не в кого. Как только дым рассеялся, наступила тишина, прерываемая лишь потрескиванием горящей обшивки танков. Лошади стояли рядом на удивление спокойные.

– Такое затишье бывает перед бурей, – задумчиво сказал замкомдив Васильков. Как всегда, он был прав. И, как всегда, сделать уже ничего нельзя было. Снаряды посыпались через несколько минут откуда-то сверху.

Это не было похоже на битву. Разве можно назвать битвой противостояние людей и пороха с металлом? Снаряды сыпались сверху, взрываясь рядом с людьми, поверх людей, под людьми и в людях. Виктор видел, как голова Лёхи отлетела от его туловища на несколько метров. Лошади носились во все стороны, забегая вперёд и там подрываясь на противопехотных минах. Они дико ржали, а люди кричали повсюду, и не было никого, кто бы сохранял спокойствие в этом безумии ада.

За исключением одного человека – Виктор стоял и не двигался. Из глаз его ручьём лились слёзы, в какой-то момент он отключился, но не упал, а продолжал по-прежнему стоять. Он позже много раз анализировал те свои ощущения и пришёл к выводу, что его разум просто выключил восприятие реальности, чтобы не сойти с ума. Как бы то ни было, когда Виктор вновь осознал себя человеком, свист и взрывы снарядов прекратились, на его сапогах осталась чья-то кровь, и всё, что он слышал, – это лошадиные и людские стоны. Если бы он посмотрел на себя в тот момент в зеркало, он бы заметил, что на висках его нет больше ни одного чёрного волоса.

Постепенно кое-кто, как и Виктор, пришёл в себя, и уцелевшие красноармейцы стали собираться вместе.

– Отставить помощь раненым! – приказал чей-то голос грозно.

Виктор оглянулся. Замкомдив Васильков встал на возвышение, тоже бледный и весь в чужой крови.

– Все, кто в состоянии, быстро ко мне!

Отчаянно пахло порохом и смертью, но Виктор зам-комдиву доверял. Помимо него, подошло ещё человек двадцать – двадцать пять, большая часть – те, кого не задело, или же легко раненные.

– Товарищи, видимо, мы попали в окружение. Идти назад сейчас – глупо, к своим мы не пробьёмся, японцы уже зашли в тыл. Всё, что нам остаётся, – умереть здесь либо дождаться помощи. Всем всё понятно, товарищи?

– Так точно, товарищ замкомдив! – Кто-то совсем рядом с Семёновым сказал это, но Виктор не понял кто. Позднее – не смог вспомнить.

Прошло несколько минут, прежде чем можно было оглядеться. Наступление, казалось, утонуло в наступавших сумерках. Очевидно, японская артиллерия отработала весь боезапас по фронту, и половина личного состава просто была разорвана на части. Но хуже всего было то, что никто не имел ни малейшего понятия об их точном местоположении. Даже Васильков мог определить его по карте только приблизительно. Если они были отрезаны от своих войсками противника, то, скорее всего, на выручку уже никто не придёт, как бы Виктор или замкомдив Васильков, оставшийся за старшего, этого ни хотели.

Как и сказал Васильков, оставалось только умирать. Настроение у роты было понятное. У Семёнова настроения просто не было. Просто не было, и всё. Как будто ему во время атаки оторвало все эмоции, как его сослуживцам – конечности. Рота готовилась к обороне, потому что рано или поздно должны были показаться японцы. Но солдаты решили, что возьмут как можно больше желтопузых с собой.

На двадцать человек винтовок было штук сорок, патронов – хоть соли, три живые лошади и семьдесят пять сухпайков. Огонь разводить было опасно. Увидев костёр, японцы даже бы не стали к нему приближаться, просто бы пустили в ход миномёты. Васильков как старший по званию командовал построением обороны. Работали слаженно. К вечеру рота окопалась.

Холодало с каждым часом, и солдаты просили у Семёнова и Василькова разрешения хотя бы затянуться папиросами. Оба категорически запрещали. После ужина половина роты легла спать, вторая осталась на дежурстве.

Утром просыпались от холода, от дрожи в ногах и руках. Пальцы разогревали, разминая изо всех сил. Когда Семёнов проснулся, первое, что он увидел, – Василькова, вглядывающегося из окопа на север.

– Там кавалерия.

– Наша?

– Нет.

День провели, выкапывая укрытия для сна в окопах, чтобы ночью не замёрзнуть. Работали тихо, почти не говорили. Васильков раздал каждому по полпайка, приказал растянуть на день. К вечеру ещё четверть. Лошадей тоже спрятали, положив на бок. Вечером развязали, поводили по степи, чтобы они хоть чего-нибудь пощипали.

Третий день встретили в меньшем составе, один из солдат не встал, у него началось гангренозное воспаление стопы, а врача не было. При такой температуре ослабленный организм сдал сразу. Утром он весь горел, не двигался и был без сознания. Заболевший умер к полудню.

К вечеру третьего дня опустился туман. Семёнов не выпускал бинокля из рук всё это время. Он, кажется, даже ел и облегчался, смотря вдаль.

– Товарищ замкомдив, как бы нашим сообщить, что мы живы?

– Да никак, Семёнов.

– А мне кажется, можно.

Развязали одну лошадь, оседлали. Затем под седло положили обрывок бумаги, где написали фамилии выживших. Если японцы поймают – вряд ли разберутся. А свои – сразу поймут. Должны понять.

Подумав, Васильков оторвал часть карты, где, по его предположениям, они находились, и тоже велел положить под седло. Хуже не будет!

– Семёнов, лошадь – это замёрзшего мяса на трое суток.

– Да нам и так подыхать, товарищ замкомдив.

Васильков не особенно возражал.

Когда лошадь отпускали, Семёнов подошёл к ней совсем близко и посмотрел в её чёрные усталые глаза. Ничего не сказал. Лошадь отпустили. Васильков как следует дал ей по крупу. Она заржала и побежала. Стояло утро четвёртого дня.

Кашель достал их позже. Многие отморозили пальцы, так, что они с трудом сгибались. Спали все вместе, в клубке, периодически пробиваясь в центр, чтобы не замёрзнуть. Несколько солдат пытались имитировать кашель, чтобы отлынивать от дежурства, одному из них Васильков разбил нос в кровь. Больше проблем с дисциплиной не возникало.

– Товарищ замкомдив, а вас ждёт кто на Родине?

– Трибунал, Семёнов. За то, что мальчишек завёл к японцам. Меня там ждёт только трибунал.

– Да вы же ничего не могли сделать.

– Мог. И сейчас могу, – Васильков показал Семёнову маузер с одним патроном, – но не буду. Тогда вас всех тут отловят, как скотов, и японцы с вас шкуру заживо спустят. Они делают так, я карточки видел.

Васильков достал махорки.

– Эх, курнуть бы сейчас….

Он взял горсть и засунул в рот. Тупо глядя в бинокль, он жевал эту горькую отраву и думал только о своём маленьком сыне – будущем конструкторе межконтинентальных баллистических ракет, академике АН СССР Сергее Васильевиче Василькове. Тот не помнил своего отца.

К вечеру пятого дня одна из двух оставшихся лошадей не встала. Васильков приказал завязать ей рот и накрыть морду шинелью.

– Держите лошадь.

Пока держали уставшее животное, он взрезал ей по касательной яремную вену и сонную артерию. Лошадь дёрнулась последний раз и больше не шевелилась. Когда через полчаса кровь слилась, Васильков приказал отрезать от лошади небольшие куски и выкладывать на мороз. Солдаты, казалось, не понимали, что они делали, работали как машины.

Наутро мясо затвердело, Васильков приказал сложить их в холщовый мешок и выдать по куску солдатам вместо сухпайков. Не проснулся ещё один рядовой, он всю ночь ел лошадиные кишки и умер от отравления. Похорон не было, его положили рядом с первым погибшим и закидали землёй.

– Лошадь уже должна была дойти до своих.

– Или не до своих.

Японцы атаковали ночью. На этот раз без артиллерии и бронетехники. Японцы выслали на захват участка, который обороняли двадцать человек, два пехотно-стрелковых полка.

– Рота, подъём! К бою! – прокричал Васильков и первым выстрелом из маузера сорвал неожиданную атаку японцев. Если бы он не смотрел в бинокль всю ночь, утром бы никто не проснулся. Японский снайпер просто вышиб из «Арисаки» замкомдиву мозг, пробив стекло бинокля. Тот умер мгновенно.