Ковент-Гарден - Юлия Боднарюк

– Люди, которые чрезмерно озабочены всеобщей нравственностью, как правило, не отягощены собственной, – заметила Кира.

– А вот это уже общество глубоко не колышет, – отозвался Веня. – Потому что очень многим не нужен праведник – на него сложно равняться. Им нужна жертва, которую можно пинать и выглядеть охрененно порядочными.

– А ты считаешь себя лучше других? – неожиданно спросил Артём, после чего перевёл взгляд на девушку. – А ты, Кир? Вот честно?

– Скажем так: я считаю себя лучше многих. И не хуже остальных, – тут же ответила Кира. – А ведь ты всё-таки признал, что мы в одной лодке!

Артём изобразил скорбь на лице и развёл руками.

– А я просто знаю, как мне жить, – отрезал Веня. – И лучше меня этого никто не знает.

– Ага. Только с общих рельсов ты всё равно не соскочишь. Разве что под откос! Это под силу единицам, а не каждому встречному-поперечному неформальчику, который мнит о своей раздутой личности чёрт знает что! И ты это знаешь не хуже меня!

– Да ну тебя! После разговора с тобой хочется пойти и повеситься!

– А ты его не слушай, – предложила Кира. – Откуда ты знаешь, может у него именно такая цель – чтобы ты пошёл и повесился?

– Хм!

– Отнюдь, – с задумчивым видом бросил Артём.

– Всмысле?

– А хрен знает. Очень удобное слово, когда хочешь кого-то запутать!

– Кирюха тебя раскусила. Не люблю тех, кто мнит себя гуру!

– А сам-то! – хмыкнул Тёма.

– Тебе могут наговорить всё что угодно. Всё в этой долбанной жизни можно увидеть с десяти разных сторон и наизнанку. Кем угодно можно считать человека, который поступает не так, как ты. Главное – понимать, кому и когда стоит сказать: «Мне до фонаря твоё мнение».

– А так мы куда выйдем? – поинтересовался Веня, когда компания нырнула в узкий проход между глухими стенами.

– К месту назначения, – откликнулась Кира и повернулась сперва к Вене, потом к Артёму. – Здесь я и живу.

– Краской воняет, – заметил Веник, когда они трое поднялись на крыльцо.

– А, это парадное красили и бросили тут банки, – Кира остановилась и замолчала. Её спутники опустили глаза в пол.

– Пока… Вообще, так здорово вся дорога прошла… и с ней полночи. Спасибо, что проводили.

– Пока, – одновременно выдохнули парни. Венька подмигнул Кире, Артём попрощался коротким кивком, и они оба вышли на улицу.

Кира медленно поднималась, уже никуда не торопясь. Подступившая усталость расслабляла мышцы, но ещё оставалась терпимой. А вот грусть была мучительной и острой, как проглоченная вилка. Кира всегда привязывалась к случайным знакомым, а Веня и Артём теперь не казались ей случайными. Она даже телефона ни у кого из них не спросила, постеснялась, побоялась, чего? Она поднялась уже на третий пролёт, а снизу всё ещё слышался скрип заржавленного доводчика. Сейчас лязгнет металлическая дверь и всё. Конец рок-н-роллу и иже с ним.

Скрип действительно резко оборвался, но хлопка двери она не услышала. Она поднялась ещё на несколько ступенек, но тут снизу раздался придушенный оклик:

– Кира!

Не веря себе, девушка перегнулась через перила и глянула в пролёт. Задрав голову, с площадки первого этажа ей помахал Тёма.

Она подождала его у окна. Он поднялся к ней, очень довольный:

– Не знаю как у вас, у панков, а у нас принято девушку до квартиры провожать – ночь всё-таки. Какой этаж?

– Последний, пятый.

– Странный вечер, – заметила Кира, когда они прошли пролёт. – Столько переговорили… Вообще мы все очень мало знаем друг о друге. Слишком любим перебирать собственные мысли…

– Необычное ощущение, что кто-то ещё бывает прав! – усмехнулся Тёма – Хотя жизнь у каждого своя, и мир у каждого свой, и перестраивать его заново в лом.

– Но приходится всё равно.

– Приходится… раньше никогда так не думал. Но этим лучше не увлекаться, а то в один прекрасный день проснёшься не у себя и не в себе. Веник прав – лепить жизни по одному лекалу нет смысла.

– Вот мы и пришли.

– Ну, тогда пока! – улыбнулся Артём и шагнул к лестнице.

– Пока…

Он притормозил и снова развернулся к Кире.

– Всю эту ночь хотел тебе сказать – ты красивая, – прошептал Артём и даже зажмурился на секунду. Кира скромно улыбнулась. Вдруг Тёма оказался совсем близко к девушке и обнял её, крепко прижав к себе. Кира заметила, что ноги её уже не достают до пола. Артём осторожно поцеловал её – сначала в мочку уха, потом в щёку и коротко – в губы. После чего отпустил и быстро стал спускаться по лестнице

* * * * *

В квартире было тихо – должно быть, родители уже ушли на работу. А она, похоже, безнадёжно опоздала на первую пару. С оханьем Кира оттолкнулась от подушки и села, спустив с дивана худые ноги, потрясла головой, отчего и так взлохмаченные волосы растрепались ещё больше.

Она заметила – после бурного веселья отходняком непременно приходит эта очищающая тишина бессолнечного скромного утра. Босиком по холодному полу Кира подошла к окну. На дворе было сыро. Дождя будто бы ещё не прошло, но прозрачные облака, застилавшие всё небо, были чуть темнее обычного. День за окном манил свежестью. Он уже не обещал лета, как это было весь месяц, но и не предвещал осени, а был каким-то промежуточным временем года.

Она быстро оделась, накрасилась, что-то съела, запихнула в сумку две тетрадки и вышла из квартиры. Сбегая по лестнице, Кира сунула руку в карман куртки – проверить проездной, – но кроме карточки нащупала что-то ещё. Вытащила руку – это была сплющенная крышка от сигаретной пачки, на которой почти сдохшей без чернил ручкой был нацарапан одиннадцатизначный номер. Кира засмеялась, потом усмехнулась. Тёма всё-таки оказался хитрее.

Только выйдя на крыльцо, девушка поняла, что ошиблась. Веня тоже не терял времени – в полдвора перед ступеньками её парадного белилами был размашисто написан ещё один телефон.

2012 г.

Кот

Ленинград, декабрь 1937 года

Стекло превратилось в сплошной лёд, его уже нельзя было растопить дыханием и понять, где проезжаешь. И не ясно, действительно ли это тот же город и тот же день, или же это всё уже прошлое. Узорчатые оранжевые отблески, пробившиеся сквозь оконную льдину, падали ей на колени, на сложенные руки в белых варежках. И капля, упавшая вдруг на рукав тоже легкомысленно заблестела оранжевым.

Даша отвернулась от всего трамвая, прижалась лбом к колючему стеклу, чтобы никто не видел, как она плачет. Последние три дня она постоянно, неожиданно, не отдавая себе в этом отчёта, начинала плакать, и с этим ничего нельзя