Молчаливый полет - Марк Тарловский

22 июля 1929

Ай-Петри и Карадаг[52]

На Ай-Петри не было туч,И сказала Ай-Петри богу:— По примеру кавказских кручЯ хочу облачиться в тогу.

Я — красавица меж вершин,А красавице льстит одежда…Расспроси об этом мужчин,Если сам ты в этом невежда.

И еще мне нужен покров,Чтоб отдать его Карадагу:Он страдает от злых врагов,И мне жалко его беднягу. —

Бог ответил, даря ей тканьИз добротной небесной влаги:— Семя Евы рядится в дрянь,только ангелы ходят наги.

Этим суетным городам,Осененным тобой, в угодуТы заимствовала у дамПеременчивую их моду.

Но не видыван в городахГолый воин рати небесной,Божий первенец, Карадаг,В бездну павший и ставший бездной.

Пусть же стынет его броняНа безоблачном жестком ветре,От гордыни его храняИ от женственных чар Ай-Петри.

Всё размоется. И сползутСкладки сланца во влажной ткани.Но свершу я мой страшный судНа нетленном моем вулкане. —

7 июля 1929

Сфинксы[53]

Знойный ветер играет пескомИ заносит простертые груди,И подножия наши тайкомСкарабеи обходят, как люди.

Мы глядим на рыбачий улов,Равнодушные сфинксы загара,А вокруг — пирамиды холмовИ верблюжьего моря Сахара.

Пролежать бы три тысячи лет,А потом — отряхнуться от лениИ, упершись в засыпанный плед,Распрямить золотые колени!

11 июля 1929

Коктебель[54]

Бывают минуты — их нежно обходят молчаньем,Для них оскорбительны звуки похвальных речей…И люди бывают — восторгов минутная дань имБольней равнодушья и корня забвенья горчей.

Не так ли и он, средоточие царственной мысли,Святой Коктебель, ко льстеца неколеблемо глух? —На кратер ли взглянем, на степь ли, на зыбь ли, на мыс ли —Бессильно над ним скользит человеческий пух.

В публичной Алупке, в разбойном гнезде Балаклавы,Восторгу и щедрости отклик нетрудно найти.Но брось портмоне в неподкупном судилище лавыИ честь Коктебеля коварных стихов не плети.

Как будто земной, к неземному он тянется кряжу,Забытый богами чертеж несвершенной мечты. —Хотите — купайтесь, хотите — гуляйте по пляжу,Но только молчите, но только не лезьте на «ты».

3 июля 1929

Гроза в Коктебеле[55]

Трехсложная туча с противоположной землейКакие-то древние вечные счеты сводила, —Таранила молнией, полосовала струей,Лежачую била, на сонную падала с тыла.

А люди кричали: — Строга твоя кара, строга!Пройди себе краем и малых детей не рази ты! —Но знает ли воин, уродуя темя врага,Насколько невинны секомые им паразиты…

14 июля 1929

Утешительное письмо[56]

А писем нет… И Вам неведомВладеющий Почтамтом рок. —За завтраком и за обедомВы ждёте запоздалых строк…О, как медлительно, как тугоВорочаются пальцы друга,Не снисходящего к письму,Глухого к счастью своему!Но, слогом не пленяя новым,Склоняя Вас к иным словам,С приветом, незнакомым Вам,Нежданное я шлю письмо Вам,И сердца неуемный бойГлушу онегинской строфой.

Строфа бессмертного романа,Недюжинных поэтов гуж,Она пригодна для обманаОбманом уязвленных душ.В какой же стиль ее оправить?Каким эпиграфом возглавить?Врагу волшебниц и мадоннКакой приличествует тон? —Я перелистывал письмовник,Незаменимый для портних, —Но я не пакостный жених,И не кузен, и не любовник…Забыта вежливая «ять»,И я не знаю, как начать. —

Ну, как живете? Что видали?В каком вращаетесь кругу?Какие блещут этуалиНа Коктебельском берегу?А, впрочем, праздные вопросыСтряхнем, как пепел с папиросы,И пусть курится до зариНаркотик лёгкий causerie[57].Есть в Коктебеле полу-терем,Полу-чердак, полу-чертог.Живет в нем женщина-цветок,Хранимая покорным зверем.Кто эти двое? — Вы да я(Признаюсь, правды не тая).

На севере, в потоке будней,Всё так меняется, спеша,Но в зыбке гор, в медузьем студнеНезыблема моя душа.Заворожённая собою,Она покорствует покою,И только раз за пять недельСменил мне душу Коктебель.Его характер изначальныйБессменно властвовал во мне,Затем что сменность глубинеОбратно-пропорциональна(Чем буря более сильна,Тем долее её волна).

Он мэтром, genius'ом loci[58],Явил свой мужественный лик,И я тонул в глухом колодцеПроповедей его и книг,И, на суровом КарадагеУчась возвышенной отваге,Сменил на холостую статьЛюбовь к «жене» и веру в мать.Я был — как вахтенный в походе,Как праведник, как слон-самец,В плену забывший, наконец,Подруг, живущих на свободе,И долго радовался тамМужского ветра голосам.

Но дни бесстрастья пробежали,И, каменный ещё вчера,Мир Коктебеля в мягкой шалиНе брат мне больше, а сестра;Мне звёзды — женскими глазами,Мне волны — женскими губами,Мне суша — вышитым платком, —И эта женственность — кругом.Шарманщик переводит валик(За маршем воли — нежный бред),И, свет преображая в свет,В глазу меняется хрусталик,А сердце шепчет: — Брось пероИ чувствуй — просто и остро!

2 августа 1929

III. ПУТЕШЕСТВИЕ В БУДУЩЕЕ

Морская болезнь[59]

Энергия хлещет за бортИ вызов кидает бездне,И молодость пишет рапортВ приливе морской болезни. —

И пишет она, что так-тоИ так-то обидны факты,И с берегом нет контакта,И отдыха нет от вахты —

«Простите мое нахальство,Но слишком душу качает…»И с флагмана ей начальствоПо радио отвечает:

— Чем старше судно морское,Тем глубже его осадка —Сначала нам нет покоя,А после нам очень сладко.

И жребий, для всех единый,Состарит ваш юный трепетИ парализует тинойИ ракушками облепит, —

Вперед же, смолою веяПо картам следуя здраво:Гребите пока левее —Успеете взять направо!

13 июля 1926

Песок[60]

«Noli tangere circulos meos!»— Не касайся моих чертежей, —Не смывай их, о девушка ЭосИз-за влажных ночных рубежей!

Роковые колышутся зори,Непогодою дышит восток,И приливное рушится мореНа исчерченный за ночь песок.

Под веслом со случайной триремыВ Архимедовой мудрой рукеНепонятный узор теоремыВозникал на прибрежном песке.

И в изгнаньи, с холодной отвагой,Чертежи политических карт,Как учитель, изломанной шпагойВыводил по земле Бонапарт.

И, подобный небесному гостю,Отрешенный от мира поэтНа куртине нервической тростьюПроводил фантастический след.

Но, как варвар, жестокое, утроИ прилив одичалых морейОтомстили — и старости мудрой,И отваге, и грезе моей…

4 марта 1925