Рина Грушева. Издание четвёртое. Полное - Марина Черносвитова

Рина Грушева

Издание четвёртое. Полное

Марина Черносвитова

«I have LOVE in me…

The likes of which you can scarcely imagine…

and RAGE, the likes of which you would not believe…

If I cannot satisfy one, I will indulge the other…»

© Марина Черносвитова, 2016

© Оксана Альфредовна Яблокова, дизайн обложки, 2016

© Евгений Васильевич Черносвитов, фотографии, 2016

© Павел Юрьевич Черносвитов, иллюстрации, 2016

ISBN 978-5-4483-2483-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Млечный Путь и Полная Луна в корзине – Ужастик о Грушевой Рине! 1989 год.

Рина Грушева умерла 12 марта 1988 года в районной больнице небольшого дальневосточного городка от острого лейкоза в возрасте 18 лет…

А, в это же самое время в Москве, случилась история, которая, на первый взгляд никак не связана со смертью Рины Грушевой. История называется —

Глава 1. Гимназистки румяные

Сегодня я ушел с работы рано, около двух. Закрыл кабинет и ушел, никому ничего не сказав. Работать я не мог; порылся в ящиках стола, куда-то позвонил, кому-то ответил – вот и все.

Уже месяц пребываю в таком состоянии. Просто и банально: перевалило за сорок, детей нет, сделать ничего не удалось по большому счету в жизни, и, наконец, промучившись со мной двадцать лет, ушла жена, ушла просто, без истерик: записка на отключенном пустом холодильнике и – прощай навек.

Я был готов к этому, так как последние годы мы доживали свой брак по инерции. Я «гулял», домой приходил поздно, усталый и разбитый. Упреки со стороны жены давно кончились, мы почти не разговаривали. Ее было жалко: умная, красивая, «дородная славянка», как говорили мои друзья. В доме всегда было чисто, много вкусной еды, но удивительно холодно и не уютно. Как это мы, два совершенно разных человека, могли прожить вместе двадцать лет? Не понимаю!

Я трезво оценивал себя и ситуацию, в которой оказался. С чем же я у порога? Сорок с хвостиком и никаких болезней. Научных статей – на докторскую диссертацию; на полках разных издательств вот уже пять лет валяются две монографии; меня иногда цитируют, иногда я получаю письма, даже из-за рубежа. Один профессор из Оксфорда сравнил меня со степным волком, рыскающим в одиночестве по полям науки. Но я давно перестал верить в себя: кому нужны мои статейки и все усилия, связанные с их публикациями, кого это волнует? А я жизнь, можно сказать, потратил на это!

В новую семью тоже не верю: для чего, собственно, ее создавать? Детей иметь поздно, одиночества я не боюсь, давно привык. Любовь? В нее, пожалуй, верить не перестал, но встретиться с ней мог бы только для одного – чтобы умереть вместе! Была же такая навязчивая идея у немецкого поэта Клейста…

Родные – обойдутся без меня: все устроены и пристроены; друзья… ох, друзья… Без них я обойдусь!

Что же получается в итоге? Как видно, новая жизнь – не для меня!

Умереть? Нет, о самоубийстве я никогда серьезно не думал. А, если в запой? Я никогда не пил, к алкоголю был равнодушен – это не для меня… А может, попробовать? Может, в этом как раз и есть выход? Умирают же алкоголики от острой сердечнососудистой недостаточности, «ОСС», как говорят мои коллеги. А может, прибьет кто по пьяному делу…

Еще можно уехать на Чукотку пасти оленей или на Алтай, собирать целебные травки. Можно старателем в магаданский край или просто бичем… Эскапизм – бегство от действительности, которая слишком разумна, – вот реальный для меня план новой жизни!

Я запил, но пить в одиночку, закрывшись дома, не мог. Стал искать по Москве питейные заведения, которые после Указа сохранили былые традиции, и перешли на нелегальное, так сказать, положение. Мест таких немало: прикроют одни, тут же возникают другие… Скоро я узнал все нужные адреса.

Побродив по городу до приятной усталости в ногах, я нырнул в метро «Красные ворота» и поехал на «Преображенку». Там, как сказал мне один алкаш, есть ресторанчик в духе «лучших времен». Пароль – «друзья ждут, я немного задержался».

Было многолюдно, но говорили мало, в основном, пили. Свободный столик оказался в самой середине небольшого зала. Не отрываясь от меню, я заказал подошедшему официанту бутылку «Столичной», рыбное ассорти и вдруг услышал в ответ:

– Привет, Джези! По ком звонят колокола?

Я вздрогнул, так звали меня только ребята с нашего двора в Староконюшенном да мои одноклассники. Четверть века никто не обращался ко мне таким образом. Сердце сжалось, повеяло запахами старого Арбата, подкатила волна смутных воспоминаний… Я поднял голову – передо мной стоял холеный, совершенно седой, но моложавый и поджарый официант, не более. Я вглядывался в его лицо и не узнавал.

– Это я, Мишка… Неужели так изменился, Джези? А вот тебя сразу узнал! Да… годы, годы… Но, ничего, старик, живем!

Выпалив это, он резко повернулся и исчез, но вскоре возвратился, неся поднос с множеством тарелок с закусками, двумя бутылками «Пшеничной» и бутылкой марочного шампанского в ведерке со льдом. Пристально разглядывая меня и словно читая мои взбудораженные мысли, он ловко расставлял все на столике, приговаривая:

– Ничего, ничего, Джези. Сейчас разберемся, не мельтеши, старина, сейчас все будет о’кей!

Быстро управившись, он исчез с пустым подносом, и вскоре вернулся каким-то другим, все еще незнакомым, но уже не официантом. Теперь передо мной стоял интеллигентный мужчина с едва улавливаемым запахом тонкого французского одеколона и дорогих сигар.

– Такая встреча бывает раз в жизни… Сегодня я не работаю, я с тобой! – Приговаривал он, продолжая сверлить меня взглядом. – Чую, по краю идешь, Джези… Сломалось, видно, что-то… Правильно, что к нам пришел. Видно, судьба нам в твой час встретиться!

Я вспомнил его. Жил он на Арбате, и мы учились в одном классе, но никогда не дружили, общих интересов у нас не было. Только один раз мы оказались вместе. Как-то зимой, в феврале, возвращался я ночью от девчонки. На «Гоголевском» меня остановили четверо незнакомых парней и попросили закурить. Как всегда бывает при этом, завязалась драка. Я тогда уже имел первый юношеский разряд по боксу и сразу сбил двоих с ног. Вдруг ко мне подбежал какой-то парень, худой, щуплый и сразу видно – слабосильный. Но нас стало двое. Это и был Мишка. Дрались жестоко. Если бы не дворник, неизвестно, чем бы все закончилось. Парни разбежались, а мы с Мишкой, хромая, поплелись домой. Вдруг он громко захохотал. Мне стало не по себе – уж не повредили ли ему при драке голову? Я повернулся к нему под фонарем, Мишка протягивал мне шикарную пыжиковую шапку, которую стянул с одного из парней во время драки. Да, таким он и был: в любых передрягах ему удавалось что-нибудь стащить для себя! Никто и никогда не бил его даром. Мишка закончил юридический факультет МГУ, но, не проработав и дня по специальности, пошел в официанты. Служил в «Праге», «Берлине», «Арагви», оказался здесь, в этом тихом ресторанчике – другие времена, следует переждать! Он гордится принадлежностью к «высшей касте», очень могущественной и бессмертной, относящейся «к сфере распределения продуктов потребления»: «Мы и сейчас любую дверь отворяем ногами, и так будет всегда!»

Не знаю, что со мной случилось, видимо, «Пшеничная» виновата, но я вдруг размяк и стал, как последняя истеричка, плакаться Мишке в жилетку: жизнь не сложилась, жена ушла, Никому не нужный и не на что не способный неудачник! Пью, вот, вместо того, чтобы головой с «Крымского», и т. п.

Он слушал, обняв меня за плечи и приговаривал:

– Ничего, разберемся… Все будет о’кей, Джези!

– Решено! Уеду на Север или на Алтай…

– Стоп, – прервал мое хныканье Мишка. – Алтай… да, Алтай… Зачем уезжать? Слушай, родной, у меня как раз гостит племянница из Барнаула. Приехала Москву повидать… Уговариваю поступить в 1-ый мед. – там наши парни уже кафедрами заведуют… В ней столько силы, свежести, бодрости! Столько крепкого алтайского оптимизма! У меня идея, роднуля: вам нужно поговорить!

Я плохо понимал, что он говорит: причем здесь его племянница, и что она делает в Москве?

– Хватит, – сказал Мишка, поправляя на мне галстук. – Ты сейчас же едешь домой, на тачку я тебя посажу… Вот мой телефон, Женька ее зовут, слышишь? Я все ей расскажу, она умница… Будет ждать твоего звонка… Какое поколение, Джези! Они, в свои восемнадцать, сильнее духом и мудрее нас, сорокалетних… Ну, а душевность – сибирская…

Я встал и хотел достать из кармана бумажник, но меня повело в сторону, закружилась голова.

– О, да ты, брат, хорош! Ничего, ребята свои, довезут, а я еще поработаю…

Удивительно, как прямо на глазах Мишка начала превращаться в официанта. Я попытался вынуть две двадцатипятирублевки, в бумажнике оставалось еще рублей пятьдесят…