Том 7. Это было - Иван Шмелев

Откидываясь за полвека, становясь малюткой-четырехлеткой, я с нашего бедного двора, из толпы трудовых людей, простых, простецких людей с ужасом и болью смотрю на эту призрачную вершину мировых достижений человека, на достигнутую им цель – выгоду! И мир еще смеет именовать себя – христианским?! И мир еще может, не содрогаясь, петь великую Песнь – Христу, великое славословие – «Слава в вышних Богу, и на земли мир, и в человецах благоволение»?!. Какая ложь!..

Но вот, что-то, как будто, дрогнуло… как будто, движется?.. Или это пустое движение во сне, обреченное не проснуться, – последнее шевеленье прошлого, отсвет уже погасающего Света… отзвук замирающего Гласа?.. Или – предвестия Пробуждения? Может быть, нужна была какая-то последняя капля, которая переплеснула чашу?.. Не кровь ли это бедных, мирных русских казаков и их семей, их стариков, жен, матерей, детей, ушедших в чужую землю, своей лишенных, живших мирным трудом, – и там, на чужой земле, под охраной чуждой державы, застигнутых красными палачами и истребленных так утонченно-мучительно, как и башибузукам не грезилось? истребленных с такой гнусной, с такой разрешенной, попущенной, безнаказанной дерзостью, на чужой земле? Может быть, наконец, проснулась совесть, и мир начинает постигать, что ведь это же он, мир, истребил этих несчастных детей… он, цивилизованный мир, истреблял их совместно с красными палачами, двенадцать лет неустанно истреблял? Ибо мир дозволял, двадцать лет дозволял творить это, признав палачей – Державой, властью и силой правомерными! Да, это он, цивилизованный мир, мир XX века, мир христианский, он истреблял и истребляет! Он истребил и детей в Трехречье, мир-Ирод XX столетия. И еще может, еще смеет петь святую Песнь Рождества – «Христос рождается – славите»?!. До такого падения не доходил и Ирод. Это неизгладимо: это занесено в историю. Занесено кровью, детской кровью: мир потакал, мир торговал, мир дозволил… за выгоду. Не эта ли детская кровь переплеснула чашу?..

Вот уже начинается движение. Первой начала Англия. Это – важно. Англия не умеет останавливаться на полдороге. Еще – Америка. Достойнейшая, она не признала палачей. – Она – может, она все может. Дай, Господи. Комитеты защиты христианства, собрания, митинги… Дай, Господи. Да неужели же этот черный проклятый лед, этот позорный лед, сковавший теплое человеческое сердце, живое сердце, – все еще не убил его?! Дай, Господи. Неужели он трескается, неужели – треснул?! Он должен треснуть и обнажить теплое человеческое сердце: иначе – верная смерть человечеству, его движению; иначе – яма! Ибо там, где все заполнила выгода, там – не люди, а торгаши, там базар. Там все продается и покупается, до души продажной. Там уже не мир Божий, а разгульная ярмарка, где одно и одно – «купи – продай».

Слышно живое слово, слышатся голоса из Храма. Может быть, сотворится чудо, и властный Голос сдержит торгующих и изгонит торг душами, торг человеческой кровью?!

То, что зачинается в Англии, с благословения Церкви, важно не столько для нас, кого мир не слышит уже двенадцать лет: оно важно для целого, оглушенного криком базара – мира. Это – Пасха нетления, миру спасение. Да не умолкнет Голос! Пусть очнутся живые души, сольют свои голоса! Да оправдается человечество! Только тогда может оно воскликнуть:

«Слава в вышних Богу, и на земли мир, и в человецех благоволение!»

Декабрь, 1929 г.

Севр

(Россия и славянство. 1929. 21 дек. № 56. С. 1)

<Ответ на анкету А. Седых «Писатели о своих книгах»>

Мне предложено «искушение» – сказать самому о своей книге. Постараюсь обойти это искушение. Почему? Да потому, что самому о себе говорить трудно и соблазнительно. Во-вторых – потому, что и для читателей полезнее, когда ему не разъясняет автор, что он хотел выразить в книге и, почему написал ее: пусть сам читатель, если он писателем интересуется, примет на сердце книгу. В-третьих… о моей книге, точнее – обо мне, – недавно в «Сегодня» писал Петр Пильский, «первый из читателей», ибо подлинный критик всегда есть самый первый и самый чуткий из читателей. А он сказал о «Въезде в Париж», как и обо мне – авторе, так, как будто и я, и он, вместе мы, пережили и написали. Чуткий критик помогает читателю, раскрывает перед читателем духовную ткань произведения; а если произведение – подлинное искусство, то одновременно раскрывается и душевная и духовная ткань писателя. Тут слово авторское «о себе» совершенно лишне. Писал и другой критик, М. Гофман, в «Руле», и тоже дал читателю четкие указания «подхода к книге», и я ему глубоко признателен за это. Серьезные критики, художники сами, – всегда незаменимые и истинные друзья – помощники для читателей и авторов.

О «себе» же скажу разве одно только, – оно и будет о книге, вернее – о книгах. Всякое подлинное творчество рождается от духа, от духовного и душевного нутра писателя: от вдохновения в пушкинском смысле, а не от «необузданного поползновенья». Чем полон духовный и душевный мир писателя, чем он переполнен, что необходимо изливается в книгу, в творчество – в то русло, которое дает духу писательскому исход и облегченье. Вот почему творчество, всякое истинное творчество, непреоборимо и непресекаемо. Пока в человеке жив дух, пока душа его будет способна наполняться, – творчество не умрет, ибо всякому наполнению есть предел, и должен быть исход – для переполненного духа. Исход, облегчение для писателя есть одновременно «приход», насыщение и… – позволю себе так выразиться – как бы нагружение души читателей. Чем? Своим, ему присущим: заражает собой читателя. Чем, собственно? «Вдохновеньем», – радостью и мукой, прежде всего; своим миропониманием, мироощущением: красотой и безобразием мира – жизни; добром и злом его; отбором из всего, из всего. Особенно ярко проявляется это в годы обильные, как наше время. Надо еще удивляться, что в современной литературе мира так мало «вдохновенного», порожденного нашим потрясающим временем, – не о России говорю только. Кажется, после великой войны, после великих бурь общественных, в период ломок и перестроек и неустройств в духовных навыках человечества – а о нашем и говорить нечего! – должно бы быть такое переполнение души, такое страшное ее перенасыщение, что «художественное излияние» путем творчества должно бы подарить миру огромное и ценное богатство. Однако, этого пока не видно. Может быть, «не назрело»? Или – усыхает сосуд воспринимающий? Не дай Бог.

Я пишу, я говорю – о родном. Говорю – ибо не могу не говорить. Отсюда мои книги. Отсюда и последняя пока – «Въезд в Париж».

(Сегодня. 1930. 1 янв. № 1. С. 4)

У дьявола на пиру

– А какая она, правда?

– А круглая. Как хошь верти – все одна, куда хошь кати, все одна.

Круглая правда выкатилась на свет Божий, такая круглая, такая простая, ясная, что и слепой, если не увидит, так все же поймет, на ощупь. Правда эта была – «все одна», как ее ни вертели, как ни катали и ни закатывали в пестрые лоскутки, как ни закрашивали, как ни глушили ее рокотом громких слов. Выкатилась-таки кругло и жестко, шаром. Правда, сущая правда «народной воли».

На погосте былой России, в СССР, отпраздновали – под подвальный салют убийц – пятидесятилетний юбилей рождения «Народной Воли» – той партии террора, которая убила бомбой Императора Александра Николаевича, 1 марта 1881 года, – убила Царя-Освободителя, воистину освободителя русского народа и освободителя Славянства.

Так пристало большевикам вспомнить своих предшественников, торивших для них дорожку, – отблагодарить посильно: кровью одною мазаны. Там, в прошлом юбиляра, сотни трофеев террора, трофеев «из-под полы», и между ними – истерзанный бомбой труп Царя-Освободителя; здесь у большевиков – миллионы трупов, из всех русских сословий и родов, и в подавляющей массе, крестьянских трупов! – и между ними, как венец завершения убийств, истерзанные трупы всей царской семьи, родителей и детей, и слуг их… – трофеи открытой бойни, продолжающейся двенадцать лет и поныне еще не завершенной.

Большевикам пристало отпраздновать и почтить. Но как же… идеалистам и героям… – а они, юбиляры, русским образованнейшим обществом всегда почитались за таковых, а иными и по сей день почитаются, – как же «идеалистам и героям» пристало оказаться на этом пиру у дьявола? И не только оказаться, а и сказать такое, что… вся круглая правда и выкатилась на свет Божий! Выкатилась, – и сплошь залитыми кровью всего народа, мученической кровью всего трудового люда русского, во имя которого и шли на террор, оказались эти прославленные «идеалисты» и «герои». Не силой привлекли их на пир у дьявола, а пришли они сами и вспомянули радостно «геройство-идеализм», при звуках подвального салюта, и были безмерно счастливы, «что дожили до такого дня»!