Ордынская броня Александра Невского - Дмитрий Абрамов

После обеда детский побывал на постоялом дворе. Вои козельского стяга уже перестали бражничать, чистили коней, занялись починкой доспехов, снаряжения и любовными утехами. Никто из окружения северского князя Изяслава не беспокоил их службой в дозорах или в стороже. Кмети старшего возраста поговаривали уже об отъезде домой и готовили возы с добром, добытым на войне, но большая часть людей — особенно молодь и слушать не хотела о том, чтобы оставлять богатый, шумный, красивый Киев и возвратиться в Козельск или в Чернигов. Путята вел дела справно и очень обрадовался, увидев Горислава совсем трезвым, крепким, здоровым и, казалось, помолодевшим. Они улыбнулись друг другу, троекратно расцеловались, и Путята предложил Гориславу проехаться верхи до Бабиного Торжка, посмотреть, какими конями торгуют в Киеве, и принять по чаше-другой медовухи. Детский с удовольствием согласился.

Через десять минут они уже проехали Софийские ворота и въехали внутрь града Владимира. Затем, прорысив немного по мостовой, свернули ошую и оказались на довольно большой площади, где был развернут торг. За торгом среди зелени деревьев располагался большой храм. Горислав уже знал, что это один из древнейших храмов Киева — церковь Богородицы Десятинной. Перекрестясь на главы храма, козельские вои проехали к коновязям, где торговали конями. Кони были неплохи, но товарищи не выбрали себе ничего по нраву и отправились в бражный ряд. Там взяли большую крынку медовухи, и распили ее здесь же под сенью храма в тени деревьев. Когда они, уже порядочно захмелев, решили добавить еще, Гориславу пришла мысль, что неплохо бы познакомить закадычного содруга со своей зазнобой, показать ему, какая она у него. Уже смеркалось, когда двое в меру хмельных всадника подъехали ко двору Соломин, попросили открыть ворота и впустить их. Привратник, узнав Горислава по голосу, отворил. И через четверть часа козельские вои уже сидели за небольшим чистым столом, крытым нарядным покровом, сладостями и фруктами в чашах и глиняной посуде, сверкавшей эмалями разных цветов. Рядом на маленьком поставце возвышалась большая глиняная крынка красного фряжского вина. Две большие чаши с вином стояли на столе. Рядом с ними стоял и небольшой кубок. Горело три свечи. Между женщиной и двумя мужчинами, сидевшими за столом, шел негромкий, но интересный разговор. Соломия рассказывала, мужчины больше слушали или что-то спрашивали. Ее мягкий, бархатный голос очаровывал, а синие глаза таинственно мерцали в свете свечей. Ночь уже спустилась на землю, и шум на улицах Киева утих.

Соломия пересказала воям страшные, старинные былины и повести. Говорила, что узнала их от своей бабки. Та же слышала их из уст известного киевского сказителя вещего Бояна. Говорили о нем, что был оборотнем. Мог превратиться в орла, летать под облаками и видеть сверху все человеческие дела. Мог оборотиться в волка, рыскать по округе и узнавать важные вести. Мог стать ветром, притаиться в листве древа и слушать рассказы путников, отдыхавших под его кроной. Мог общаться с духами и идолами язычников и ведал многое, как о прошлом, так и о будущем. Говорили о нем, что прожил не одну сотню лет, и был он никто иной, как внук самого Велеса[133]. Знал он все о ратях древних времен, видел живого царя Траяна, завоевавшего Дунайские земли на рубежах Руси, и даже прорек ему о грядущем Рима. Знал он князя россов Кийвода. Знал о жизни великих киевских князей, ведал их тайны, любовные дела, услады и забавы. Когда же возлагал свои персты на струны и начинал петь, то никто из окружавших не оставался равнодушным к его сказаниям и песням. Любили и боялись Бояна в Киеве.

Соломия продолжала, а Горислав слушал со вниманием и все явственнее понимал, что страшно привязался, присох к этой женщине. Мысли о грядущем расставании он гнал от себя. Часто последнее время вспоминая он своих детей оставшихся в Козельске, но жену старался не вспоминать. Не раз, возвратившись из похода, замечал, что Антонина не очень то и рада его возвращению. Часто просила она отвезти ее домой в Новгород к батюшке и матушке. Словно кто-то сглазил ее. Словно черная кошка пробежала между ними. Жена была холодна с ним в постели. Всем сердцем чувствовал он, что неверна она ему, не любит его, хотя и родила от него троих детей. Из-за этого холода он порой запивал, был груб с ней, а это еще более отдаляло их друг от друга. Часто он пытался быть ласков, искал выход, но годы шли, а семейная жизнь не только не налаживалась, а медленно ухудшалась. От этих мыслей он тряхнул головой, словно просыпаясь от дурного сна. Соломия давно молчала и тревожно смотрела на него своими большими синими глазами. Путята, допивший чашу с вином, уже спал, посапывая и склонив голову на длани рук, сложенных на столе. Заметив, что Горислав посмотрел на нее и улыбнулся, Соломия велела прислуге постелить Путяте на лавке у стены здесь же в горнице и уложить его. Сама же перекрестилась на образа, задула свечи на столе. Обняла десной рукой за пояс своего Горислава и повела к себе в изложницу почивать.

Бурные и тревожные события, происходившие на юге Руси, взволновали Великий Новгород. Пасмурным осенним утром конца ноября, когда уже первый снег лег на землю, новгородские мужи: Яким Влунькович, Стефан Твердиславлич, Судимир со Славны, Прокша Яшнев, Коста Вячеславич, посадник, тысяцкий, а также ближние бояре Ярослава Всеволодовича собрались в большой палате княжеского терема на Городище. Князь Александр был здесь же. Все были одеты по-зимнему — в длиннополые кафтаны и сапоги с мехом. Настроение людей в целом было спокойным и радостно-выжидательным. В палате было сухо и тепло. Тусклый утренний свет предзимья пробивался через небольшие оконца, закрытые рамами с желтовато-серыми стеклами. Горели свечи и лампады перед образами.

Борис Творимирич пересказывал последние вести, полученные им из Поднепровья и Прикарпатья, из греков и из Великой Степи. Судя по всему, князь Михаил Черниговский со своими ратями после победы под Звенигородом прочно овладел Галичем. Князь Даниил с остатками своей дружины ушел к уграм за Карпаты. Но, похоже, долго отсиживаться там не собирался, а подбивал угров к походу на Галичину. Точно известно, что просил помощи и у своей лядской родни, в первую голову у князя Конрада Мазовецкого. Князь Изяслав Северский пока сидел в Киеве, но положение его было не очень надежно. Часть северских, черниговских полков и стягов, бывших ранее под его рукой, уже оставила Киев и возвращалась по домам. С оставшимися силами Киев Изяславу было не удержать. Полоненный половцами князь Владимир Рюрикович, посылал в Смоленск и просил собрать откуп за себя, своих бояр и воев. Похоже, что смоляне готовы выручить князя Владимира и собирают на откуп по всей Смоленской земле.

Ярослав Всеволодович, внимательно и благодарно слушавший боярина, мановением руки, но в то же время вежливо, прервал его речь. Поворотив взгляд больших и внимательных синих глаз к новгородцам, спросил, что думают о положении в Киеве. Ясно было, спрашивал о том, помогут ли новгородцы своему князю в походе за овладение древней столицей. Сесть там уже более ста лет мечтал каждый русский князь, имевший силу, волю и ум. От лица переглянувшихся и перебросившихся несколькими словами новгородских мужей, отвечал Яким Влунькович. С его слов было ясно, что за Новгородом Великим, да и за пригородами дело не станет. Тем более с последней победы над литвой Русса и Торжок выставят немало воев под своими стягами. Хотелось бы, правда, чтобы Ярослав Всеволодович заручился и доброй помощью старшего брата Юрия. С этими словами Яким замолчал и выжидающе посмотрел на князя Ярослава.

Князь молча улыбнулся глазами и уголками уст и одобрительно кивнул головой. Помолчав немного, молвил, что сегодня же пошлет к старшему брату. От этих слов у молодого князя Александра потеплело на сердце. Тем временем князь Ярослав вспомнил и заговорил «о братьи свои» и родной Залесской Руси. Почему-то вдруг вспомнился набожный и скромный Святослав. Тот очень был радостен и горд ныне, ведь своими руками вместе с артелью мастеров каменных дел поставил в своем Юрьеве-Польском каменный храм в честь святого Георгия-Змееборца. Собор, говорят, получился столь дивен и красив, что его можно было сравнить лишь с храмом святого Димитрия Солунского, что сложил еще их батюшка Всеволод во Владимирском Детинце. Перед мысленным взором Ярослава появился отец, и он вспомнил, как тот в детстве гладил его дланью по голове. Князь словно кожей и волосами ощутил тепло отцовской руки. От этого на душе стало мирно и спокойно.

Яким Влунькович, услышавший от князя утвердительный ответ, видя его улыбку и воспользовавшись установившимся молчанием, продолжил. Следующие его слова немного насторожили и обеспокоили всех. В Медвежьей Голове вновь водворился и сел на стол князь Владимир-переветник, выкупленный еще недавно орденскими немцами. Яким напомнил, что немцы выкупили почти весь полон, взятый во время прошлогоднего похода на Юрьев и Медвежью Голову. Сейчас князь Владимир с немцами и новгородскими переветниками из Медвежьей Головы готовят большое войско для похода на литву. С этим же обратились они и к псковским мужам, предлагая им дружбу и союз. Судя по всему, псковское вече и псковичи уже ответили Владимиру положительно. От этих слов на сердце у князя Александра похолодело, и он слегка порозовел ланитами, сглотнув горьковатую слюну во рту.