Ордынская броня Александра Невского - Дмитрий Абрамов

Въезжая на Подол, князь внимательно всматривался в лица киевлян, встречавших его. Пожалуй, ни один лик, попавшийся ему по пути, не выражал чувства ненависти или безразличия. Вокруг были добродушные, веселые и светлые улыбки, глаза, искрившиеся интересом и ожиданием. Редко можно было заметить глаза, выражавшие чувство недоверия или непонимания. Все, что окружало князя Ярослава, во многом напомнило ему Новгород того времени, когда он еще совсем молодым, впервые сел на новугородский стол. Правда, страстей было поменьше, и простой народ здесь, в Киеве, выглядел более покладистым и зажиточным.

Доехав до храма Богородицы Пирогощей, князь Ярослав увидел многочисленное священство древней столицы с его еще более многочисленным и степенным клиром, услышал слова молитв, иконы строгого греческого письма, хоругви, вознесенные над скопищем народа, и сошел с коня. За ним последовало боярство и дружина. Борис Творимирич приблизился ко князю и шепнул что-то на ухо, указывая на игумена Печерского монастыря Акиндина. Князь молча кивнул головой и ко всеобщему одобрению народа, поклонился в пояс настоятелю и окружавшему его клиру. Акиндин и его окружение отвечали тем же. Затем князь подошел к образам, встал на колени и поцеловал образ Богородицы Одигитрии. Поднявшись с колен, принял благословение игумена и пошел ошую храма Богородицы Пирогощей в гору на подъем. Борис Творимирич, несмотря на преклонные годы, живо следовал за Ярославом Всеволодовичем. Им подвели коней, и те, сев верхом, двинулись в сторону Боричева Тика. Дружина, верхи, следовала за князем. Народ, стоявший довольно плотно на торгу, расступался, пропуская верховых. Кони медленно пошли в гору, а Борис Твормирич стал рассказывать о предшественнике Акиндина — покойном игумене Досифее, кого знал лично еще в свою бытность в греческой земле. Досифей не раз бывал на святой горе Афон, принес на Русь чин о пении дванадесяти псалмов и написал известную рукопись о жизни афонских иноков. Затем боярин заговорил о древностях Киева, рассказал, что в этих местах более тысячи лет назад россы поставили град Боричев, почему древние греки и назвали Днепр Борисфеном. Он обратил внимание князя на высоту подъема, по которому шли их кони, и указал на Замковую гору, давая понять, что Боричев стоял на ее вершине. Князь измерил глазом расстояние и понял, что Замковая гора возвышается над Днепром не менее чем на пятьдесят саженей. Когда они подъехали к Боричеву рву, то князь, слушая боярина, увидел, что единственная дорога, ведущая на Замковую гору с Киевской горы, проходит по Боричеву увозу. Сначала ведет по узкой бровке горы Уздыхальницы (Вздыхальницы), затем по мосту через Боричев ров, потом по столовой горе Клинец и только после этого — по мосту через внутренний (Драпский) ров к Драпским воротам древней Боричевской крепости. Начало же Боричева увоза перед Уздыхальницей было «заперто» мощной Воздвиженской вежей. Опытным глазом полководца князь Ярослав про себя отметил, что цепочка из трех гор Уздыхальницы, Клинца и Боричева, представляет собой три яруса обороны, уникально созданных самой природой. Чтобы прорваться к самому Боричеву, расположенному в конце цепочки, необходимо брать один за другим три града. Искони люди должны были заметить это уникальное место. Нигде на Руси Ярослав не видел такого. И, поразмыслив еще раз, согласился с Борисом Творимиричем, что здесь, над Днепром, россы и вправду должны были поставить свой град более тысячи лет назад.

Огненные сполохи дальних гроз, сверкавших среди мрачных серо-синих облаков и темных туч, полыхали над болотами, лесами и лугами в окрестностях литовского града Шяуляя. В лугах и у опушек леса, скакали, бежали, стреляли из луков, вновь двигались и останавливались, чтобы драться насмерть, тысячи людей. Окрестности оглашены были стонами раненых, криками умиравших, лошадиным ржанием и топотом копыт. Уже часа два назад на подходе к городу у лесных засад были смяты и пали стяги Вендена, Риги, Митавы и Герцике. Далее и севернее от города на дороге, ведущей в Ригу, дрались последние воины Оденпе, погибая под градом литовских стрел. Правее их, под натиском литовской конницы отступали к лесу, осыпаемые стрелами, истекающие кровью воины дерптского стяга. Левее и сзади отбивались псковичи, отряды рыцарей и кнехтов, прибывших из Любека.

Кольчуга давно уже была просечена на груди рыцаря Иоганна фон Берга. Конь пал под ним, а из левого предплечья торчал обломок стрелы. Отбиваясь мечами от наседавших литвинов, Иоганн и несколько его друзей дрались с исступлением, прикрывая отход своих раненых соратников. Изнемогая от боли в руке и усталости, Иоганн ударом меча свалил коренастого невысокого литвина с палицей. Но соплеменник павшего изловчился и пронзил грудь рыцаря тяжелой совней, через просеченную кольчугу. Заливаясь кровью, Иоганн рухнул навзничь на землю с открытыми глазами. Он уже не видел разъяренных лиц врагов и темного неба, мерцавшего сполохами дальних гроз. Перед его широко открытыми от страшной боли, тускнеющими как летний день глазами, стояла Неле…

Спустя несколько дней Неле, узнавшая о страшном поражении христианского войска в Литве, стояла и с трепетом молилась перед деревянным изваянием Пресвятой Девы в белокаменном замковом соборе Оденпе. Голову и плечи ее покрывал траурный темный шаперон. На глазах у молодой женщины были слезы. Она знала, что почти все воины их города, ушедшие в поход на Литву, погибли в битве. И все же она надеялась на чудо и просила Святую Деву сохранить жизнь Иоганну, даже если она — Неле никогда более не увидит его. Подняв в очередной раз очи, и посмотрев на лик Пречистой Девы, Неле вдруг увидела, будто слезы сверкнули в глазах той, к кому она обращалась с молитвой. В изнеможении женщина опустилась на колени. Ноги и руки ее дрожали, в голове помутилось. Дыхание перехватило, и тело ее сотрясли рыдания.

Глава VIII. Посольство

Яркий вечерний свет майского заката озарял большую палату княжеского терема на Рюриковом Городище, где собрался совет. Князь Александр Ярославович во главе старшей дружины и ближних новгородских бояр слушал тревожные вести, принесенные Якимом Влуньковичем из Псковской земли. Лицо князя было сосредоточено. Голубые глаза внимательно и серьезно глядели на боярина Якима. Князь сидел на небольшом стольце. Рядом с князем стоял его меченоша Ратмир, лицо которого выражало не меньшее напряжение. Окружавшие их человек двадцать мужей с большим вниманием слушали слова боярина. Тот сообщал, что после страшного разгрома орденских немцев под Саулом (Шяуляем) языческая Литва во главе с князем Миндовгом подняла голову и не даст теперь покоя ни немцам, ни русичам. Немцы укрепляли свои рубежи с юга. Рижский бискуп Николай построил град-замок Крыжборг (Крейцбург), чтобы оборониться от литвы. Но не то было страшно. Орден обратился за помощью к самому папе. Тот же благословил объединение ливонских немцев с еще более могущественным и сильным — Орденом святой Девы (именуемым так же Тевтонским) обосновавшимся в землях пруссов на юго-восточном берегу Варяжского моря. 12 мая в папском замке Витербо, близ Рима, папа Григорий IX утвердил объединение обоих орденов под единым началом. Чудская земля, Ливония (земля ливи, летьголы), земли земиголы и куршей стали называться Ливонским Орденом, подчиненным отныне Ордену святой Девы. Мейстером Ливонского Ордена был поставлен знатный немецкий муж Герман Балк. Мейстер Ордена святой Девы Герман фон Зальц обещал ему отправить первый полк немецких воинов в Чудскую землю ближе к осени. Значит, силы немцев в Чудской земле удвоятся. Что же касается псковичей, то те пока нос воротят в сторону немцев, видать кровавая сеча под Саулом их ничему не научила.

Вести были недобрые. После того, как Яким Влунькович окончил, в палате воцарилось молчание, длившееся несколько минут. Затем слова попросил известный новгородский муж Гаврила Алексич. Он прокашлялся и неторопливо заговорил о том, что тевтонцы вряд ли смогут постоянно помогать ливонским немцам. Литва теперь сильна, как никогда ранее. И если тевтонцы помогут ливонцам, то им самим придется туго. Другое дело, если немцам помогут короли полуночной части римской страны — король датский Вольдемар, да король свейский Эрик Картавый. Глядишь, на помощь Эрику придут, мурмане[136], сумь[137] и емь, которых свей уже обратили в латинство. На псковичей тоже рассчитывать не приходится, ибо неизвестно, как поведет себя псковская господа во главе с Твердилой Иванковичем и его приспешниками. Вот тогда придется плохо не только литве, но и Новгороду Великому. А потому надо постараться новгородским мужам и князю Александру да не упустить времени, пока не выступили они за един. Бить же их поодиночке, как только покажут они свои волчьи зубы. Услышав все это, князь Александр Ярославович одобрительно кивнул головой. Взглянул на улыбнувшегося Ратмира, и глаза его потеплели.