Ведьмаки и колдовки - Карина Демина

 Ради Лихо.

 Аврелий Яковлевич, который тут же, рядом, одобрительно кивает головой. Часы достает, откидывает крышку, смотрит и убирает.

 Ждет он.

 Чего?

 Или кого?

 — Если ваш брат столь… адекватен, как вы выразились, то почему мы видим здесь вас? — это князь Ястрежемский.

 Зол.

 За дочку, которая жива, но под арестом… о нет, арестом он не именуется, панночку Богуславу лечат и охраняют, но слухи про одержимость расползлись, а значит, две дороги ей — замуж, если найдется кто небрезгливый, с порченою связаться или в монастырь…

 …а еще жена, новоявленная княгиня, на Хольм работала…

 …и от этого Ястрежемскому тоже не отмыться, и кипит, брызжет слюной, определив на роль единственного виноватого в собственных бедах Себастьяна. Себастьян бы и принял, ему не привыкать, но этот же утопит Лихо из мести и ярость вымещая…

 — Потому что мой брат нездоров… Аврелий Яковлевич может подтвердить. Отсроченное проклятье его едва не убило…

 — Жаль, что едва, — мрачно заметил князь Ястрежемский.

 Закивали, соглашаясь…

 …о да, мертвый Лихо избавил бы их от многих проблем. Поставили бы памятник или благодарственное письмо сочинили бы для семейного архива, а то и просто сделали бы вид, что не было такого.

 Спокойно надобно. Ярость не поможет.

 — Я думаю, — обманчиво мягкий голос короля заставил совет примолкнуть. — Ситуация предельно ясна…

 Он обвел собравшихся мутным полусонным взглядом.

 — Но прежде, чем принять решение, мы выслушаем князя Вевельского, — королевские белые пальцы, унизанные тяжелыми перстнями, вяло шелохнулись. — Нам важно знать его мнение, как старшего в роду… и как отца…

 К нынешнему совету отец готовился тщательно.

 Мундир нацепил, медали… знать бы, где куплены они. Хотя известно где, во дворце, тут ценник стабильный: за Анну — пять тысяч злотней, за Вотанов крест — все сорок… иные и дороже будут, но без медалек военному несолидно, вот и старался князь Вевельский, вкладывался, казалось, в безоблачное свое будущее.

 Себастьян стиснул зубы, запирая рычание.

 Жалок отец.

 В мундире своем, в наградах, полученных отнюдь не за воинскую удаль, каковой у него отродясь не было. Вспотел. Взволновался. Никогда-то Его Величество не снисходили до прямого обращения. И ведь не за Лихославову судьбу переживает, но за собственное благополучие. Оттого и мечется взгляд, скачет от одного благородного князя к другому, ищет поддержки, подсказки, как оно ныне будет правильно поступить.

 Не по совести правильно, а по текущей ситуации.

 — Я… — голос отца дрожал. — Я думаю… мне кажется… конечно, Лихослав мой сын… любимый сын… и сердце мое разрывается от боли… князья Вевельские издревле служили королевству верой и правдой… кровь лили…

 …верно, лили, что на границе, подпаивая дурную муть Серых земель, что в светлом Познаньске… и клятва кровная, данная добровольно, ныне мнится едва ли не ошейником.

 Не позволит нарушить прямой приказ.

 Если вдруг…

 Себастьян сунул пальцы под воротничок рубашки, который вдруг стал тесен.

 — Но любовь к детям…

 …можно подумать, он когда-нибудь кого-то любил, помимо себя самого…

 — …не должна затмевать разума. А разум говорит, что волкодлак — это уже не человек… и сын мой, сколь ни прискорбно это осознавать, погиб много ранее, на Серых землях…

 Тадеуш Вевельский вздохнул и поджал губы, сия гримаса, должно быть, знаменовала скорбь, которую испытывал князь, однако сочувствовать ему не спешили.

 — То же существо, которое вернулось, опасно… и если бы я знал… собственной рукой…

 — Вам предоставить такую возможность? — поинтересовался король и, не дожидаясь ответа, махнул рукой. — С вами все понятно. Аврелий Яковлевич…

 Ведьмак поднялся и, поклонившись Его Величеству, повернулся к Совету.

 — Лихослав Вевельский опасности не представляет.

 — Простите, — тонкий голос князя Ястрежемского звенел от возмущения. — С каких это пор волкодлаки не представляют опасности?

 — С тех самых, с которых я готов за него поручиться.

 — Головой?

 — А хоть бы и головой, княже, — Аврелий Яковлевич перевел взгляд на короля. — Довольно ли будет моего поручительства?

 — Как по мне…

 — Совет против! — взвизгнул Воршиц. — Совет вынужден обратиться в Верховный суд, ибо права народа и Закон в подобном случае будут попраны…

 …Себастьяну мрачно подумалось, что в чем-то Миндовг был прав. Уж ему-то Совет возражать не осмелился бы… верно, Его Величеству в голову пришли сходные мысли, поскольку на лице мелькнуло выражение досады, глухого раздражения…

 — Я понял. И что вы предлагаете?

 — Мы… — Воршиц обернулся в поисках поддержки. — Мы не требуем смерти княжича, но настаиваем на его изоляции… скажем, в монастыре…

 Советники закивали.

 И отец приложил платочек к глазам: дескать, его тоже монастырь устроит.

 Бескровно. Милосердно даже. И ручаться ни за кого не надо.

 — Монастырь… — протянули Его Величество, которому совершенно не хотелось настраивать против себя совет по поводу столь незначительному.

 — К примеру, Вотановой благодати…

 Аврелий Яковлевич стукнул кулаком по столу.

 — Сами бы вы и отправлялись к… вотановой благодати, княже. А я скажу так. Зверя и стены не удержат, человек же в стенах озвереет…

 — Ваше красноречие, Аврелий Яковлевич, всегда нас умиляло…

 — …а вторую ипостась княжича, ежели она вас так волнует, я запру.

 — Это недопустимо!

 — Недопустимо, — Себастьян чувствовал, что еще немного и сорвется. — Казнить человека за то, чего он не делал…

 — Но вероятно, сделает, если мы позволим… мы обязаны принять превентивные меры…

 — Мы и примем, — ответил Аврелий Яковлевич басом, который на миг перекрыл возмущенный гул. — Сказал же, запру…

 — Волшба, конечно, дело хорошее, — старик Радомил поднялся с места, опираясь на плечи сыновей.

 Сколько ему?

 Вторую сотню разменял и протянет еще десятка два, а то и три… на упыря похож. Голова крупная, лысая, бугристая, кожей обтянута смуглой, словно вылеплена из глины. И лепили-то наспех, оттого и выпуклым вышел лоб, а затылок — плоским, будто бы придавленным.

 Подбородок острый.

 Нос кривой, свернутый набок. Щеку шрам перечеркивает. И глаз старый Радомил потерял еще на той, прошлой войне с Хольмом.

 Крепкий.

 И чего думает — не понять, а ведь Радомилы уже лет двадцать как на Совете не объявлялись… с чего вдруг такие перемены?