Ведьмаки и колдовки - Карина Демина

 Крепкий.

 И чего думает — не понять, а ведь Радомилы уже лет двадцать как на Совете не объявлялись… с чего вдруг такие перемены?

 — Но следует помнить, что на одну волшбу другая найдется, а к любому замку — и ключ… — Радомил глядел на Себастьяна и улыбался.

 Скалился.

 И вправду упырь. Зубы свои, но пожелтели от времени, искривились, а десны бледные, оттого и выглядит все жутко.

 — Важно знать, способен ли Лихослав Вевельский управиться с собственной натурой. Если так, то Радомилы не будут настаивать на монастыре…

 — Способен, — глядя в глаза Радомилу, ответил Себастьян.

 Повело.

 Потянуло. Едва не затянуло, словно бы в омут. И старый только усмехнулся кривовато.

 — Готов поручиться за брата?

 — Да.

 — Чем?

 — Словом. Кровью. Душой, — Себастьян говорил тихо, но был услышан. И Радомил кивнул.

 — Нам довольно…

 — А нам нет! — князь Ястрежемский был настроен весьма решительно. — Он тут словами бросается, а потом люди погибнут…

 — Этими словами, — Радомил не без труда опустился в кресло, — как вы изволили выразиться, вовсе не бросаются. Клятва на крови и душе — редкое явление… и сумеете ли вы сами принести ее, ручаясь за родича?

 Князь Ястрежемский смутился, после событий недавних, он и за себя ручаться опасался, а то мало ли… нет, придворные ведьмаки, к которым князь обратился с тайною, можно сказать интимнейшего свойства просьбой, заверили, что нет на нем приворота, проклятья и иных, косвенных свидетельств иного воздействия, но… как знать?

 — Потому и говорю, нам — достаточно…

 Совет загудел, но сие гудение было лишено прежней согласованности. А и верно, Радомилы, пусть сами на Совете и не являлись, но влияние имели немалое. Сколько из нынешних Советников ими прикормлены? А сколько просто побоятся связываться со злопамятным стариком?

 — И тот же Статут, — Радомил прикрыл пергаментные веки, но Себастьяна не оставило ощущение, что старик и с закрытыми глазами видит больше, нежели остальные. — Утверждает, что в случаях спорных, когда нет вины прямой, то довольно троих ручателей, дабы снять обвинение…

 Троих? Собственной душой Себастьян готов был присягнуть, но…

 — Хороший закон, — хмыкнул Аврелий Яковлевич. — Что ж, за крестничка и я в охотку поручуся…

 — Двое, — князь Ястрежемский сложил руки на груди. — Двоих недостаточно…

 …время…

 …попросить отсрочки и…

 …Евдокия не откажет. Она действительно Лихо любит, но… и он за такое поручительство не поблагодарит. А не важно, лишь бы жив остался.

 И на свободе.

 — Что ж, — Его Величество кивнули. — Думаю, мы могли бы предоставить княжичу время… скажем, сутки… и если по прошествии этих суток нам будет предъявлен ручатель, то дальнейший вопрос будет исчерпан.

 — А если нет? — поинтересовался князь Ястрежемский, которому подобный поворот, кажется, был весьма не по нраву.

 — Тогда мы продолжим разбирательство…

 — Не стоит, — этот мягкий голос был Себастьяну не знаком.

 И обладатель его, человек… не человек.

 Эльф.

 Откуда на Совете взялся эльф?

 Похоже, этот вопрос мучил не только Себастьяна. Советники, нахохлившись, точно грачи по весне, мрачно взирали на незваного гостя, который, впрочем, на взгляды их внимания не обращал. Остановившись перед троном, он поприветствовал Его Величество кивком, и продолжил:

 — Пресветлый престол готов поручиться за княжича Лихослава Вевельского.

 — Интересно… — заметил Радомил, открывая глаза.

 — С какой это стати? — князь Ястрежемский выразил всеобщее возмущение.

 — По личным причинам.

 Эльф улыбался, как умеют улыбаться, пожалуй, лишь эльфы. Уголками губ. Глазами. И насмешка в этих самых, травянисто-зеленых глазах, заставляла Советников пыхтеть от иррациональной злости, поскольку участь Лихослава Вевельского была решена. Вряд ли найдется хоть кто-то, кто усомнится в человеке, за которого поручился Пресветлый престол.

 — Что ж, вот и замечательно, — Его Величество подавили зевок, зело порадовавшись этакой, пусть и непредвиденной, но весьма душевной развязке.

 Король вовсе не желал прослыть жестокосердным, хотя, говоря по правде, на судьбу княжича Вевельского ему было глубоко наплевать… но вот потомки потом пенять станут…

 …и в памятнике откажут…

 …а ведь до чего хорошо смотрелась бы рядом с именем прозвание — Справедливый… Король вздохнул и поднялся. Мечты оставались мечтами.

 В последний момент, будто спохватившись, сказал:

 — А ошейничек вы, Аврелий Яковлевич, все одно сделайте… так оно надежней будет.

 Лихослав знал, что его запрут, но не думал, что в камере.

 Два на два шага. Окошко под самым потолком, перечеркнутое крестовиной решетки. Узкий лежак. Матрац. Одеяло. Одежду принесли сразу, хорошо, хоть не тюремную.

 — Отдыхай, — сказал Аврелий Яковлевич, который самолично спустился, пусть и видно было, что каждое движение стоит ему немалых усилий. — Местечко, конечно, не курорт, но пару дней перетерпишь, а там оно как-нибудь да сладится…

 — За этим пришли?

 Ведьмак усмехнулся и сумку сбросил:

 — Решил, что подкормить тебя надобно, крестничек… а заодно напомнить об одном нашем разговоре…

 — Ни к чему. Я на память не жалуюсь.

 — От и ладно, но мало ли… искушение будет, но… Лихо, молчи. Волкодлака мы как-нибудь вытянем…

 — Вы себя вытяните.

 — А что мне станется? — хмыкнул Аврелий Яковлевич. — Мне, ежели хочешь знать, и не так доставалось… ты же полежи, отдохни, подумай, что завтра скажешь…

 …не завтра.

 О нем вспомнили на пятые сутки, когда Лихослав почти уже решил, что его почли за лучшее оставить в подземелье. Не самый плохой вариант из возможных.

 Дверь открылась, и на пороге камеры появился ведьмак, который, оную камеру окинул скептическим взглядом, будто бы удивляясь, что она все еще цела.

 — Молодец, крестничек, терпеливый, — сказал Аврелий Яковлевич, бороду оглаживая. Следовало сказать, что выглядел он не в пример лучше. Исчезли круги из-под глаз, и красные прожилки в глазах, и кровью от него больше не пахло. — Ну собирайся, пойдем.

 — Куда?

 — В нумера, дорогой мой. Будем из тебя человека делать.

 Каким образом Аврелий Яковлевич собирался сие провернуть, Лихослав не знал, но был рад переменам. Все ж таки ожидание изрядно вымотало.

 И значит, не пристрелят, как пса бешеного, и не запрут в четырех стенах на веки вечные, что было бы хуже… пристрелить — оно честней как-то…