Ведьмаки и колдовки - Карина Демина

 Сон выталкивает Евдокию, выворачиваясь наизнанку, и она лежит на перине, глядя в потолок, удивленная тому, что вовсе он не серый. И облаков нет.

 Странно как…

 Евдокия подняла руку, растопырила пальцы, удивляясь и собственной власти над телом, и тем, что тело это, несомненно, ей принадлежащее, пребывает в некой престранной истоме.

 Будто Евдокия выходила.

 А потом вернулась, но как-то… не полностью, что ли?

 Она встала.

 И умылась. И задержалась перед зеркалом, расчесывая длинные и слишком уж тяжелые волосы. Гребень скользил по прядям, и те рассыпались, а неловкие пальцы все никак не могли собрать их в косу.

 И лента норовила сбежать.

 Но Евдокия справилась сама.

 — Дуся, — Аленка вошла на цыпочках. — Ты еще спишь?

 Наверное, да, иначе почему все такое… неправильное? А предчувствие не исчезло, осталось в груди камнем на сердце, и тяжеленным, едва ли не надгробным. Того и гляди вовсе сердце раздавит. Много ли ему надо? Но Евдокия улыбнулась и сказала:

 — Уже нет…

 — А полоска полнит, — вредно заметила Аленка, которой не нравилось, что платье Евдокии слишком уж простенькое. Для домашнего, конечно, сойдет, но вот гостей принимать…

 — Ничего.

 Полноты Евдокия не боялась.

 А чего боялась? Перстень на месте, только потяжелел, холодным сделался…

 — Тогда к тебе пришли…

 Лихо? Сердце екнуло. Лихо… конечно, кто еще? И бежать бы со всех ног, пусть бы и пошло сие, глупо, броситься на шею, расплакаться от счастья, что все позади… а Евдокия и дышать-то способность утратила.

 Лоб горит.

 Пылает.

 И не лоб — метка Волчьего Пастыря предупреждением.

 О чем?

 — Ева? — Лихо был в гостиной и не один.

 Лютик вернулся.

 Сидит у окна, в полоборота, делает вид, будто всецело занят очередным прожектом, альбом вон приоткрыл, пером самописным водит… только ложь это все.

 Почему-то Евдокия стала очень явно видеть ложь.

 — Ева… мы… могли бы поговорить?

 Худой. И бледный. И щетина исчезла, должно быть, за луной ушла, чтобы на новое полнолуние вернуться. И непривычно видеть его таким…

 — Наедине, — Лихо покосился на Лютика, который кивнул и молча указал на соседнюю дверь.

 Наедине.

 Страшно.

 Сейчас ей скажут, что…

 — Спасибо, — Лихо взял за руку и прижал к губам. А и холодные, почти как перстень, который не ожил.

 — За что?

 — За то, что ждала…

 Синие глаза, но желтый ободок вокруг радужки ярок, как никогда прежде. Зрачки плывут… и Евдокиино в них отражение тоже плывет.

 — Как иначе?

 Беззащитный взгляд. Обреченный.

 — Не знаю… иначе…

 — Ты за ним пришел, да? — Евдокия трогает перстень, который мертв.

 Волшба? Никакой волшбы… заклятье… и бежал за ней тогда, а жрец сказал, что она, Евдокия, почти уже замужем… и почти — это еще не замужем… и надо улыбаться, потому что боги смотрят.

 — Ева…

 — За ним, — она покачала головой и попыталась стянуть упрямое кольцо, которое не хотело расставаться с пальцем. Или напротив. — Все закончилось, и я больше не нужна…

 — Всегда нужна…

 — Почему ты там появился, Лихо? В Цветочном павильоне… не случайно ведь, правда? И позже… не лги, пожалуйста…

 …ложь она видит.

 Чует. У лжи запах мяты и душицы, немного, на кончике языка, горечь тертой дубовой коры, которую на Выселках к муке подмешивают. Порой в хлебе коры больше, чем муки, обычно к весне ближе, когда запасы зерна почти истрачены. Но и такой хлеб, тяжелый, липкий, оседающий в желудке комом, едва ли не на вес золота. Да и много ли от золота толку, когда голоден?

 Почему-то думалось об этом.

 И еще о том, что там, на Выселках, людям было все равно, кто их сосед: князь, купец, а то и вовсе вор фартовый, лишь бы местного сурового закона не преступал.

 — Меня… попросили за тобой присмотреть.

 Не лжет. И наверное, хорошо, потому что метка-поцелуй наделила Евдокию знанием. Она бы охотно отказалась от него, но поздно.

 — Кто?

 — Генерал-губернатор.

 — Присмотреть?

 — И отвлечь, чтобы… ты не лезла, куда не просят.

 …на Выселках дома строили из бревен, прочными, но почти слепыми, поскольку окна рубили под самыми крышами и крохотными, словно бойницы. Да там и было так, что каждый дом — крепость.

 Но жили.

 Худо-бедно… чаще всего худо и бедно, но ведь все одно жили. И Евдокия сумела бы, притерпелась и к темному лесу за частоколом, и к волчьим песням, и к голоду даже. Ей немного поголодать — на пользу…

 …если его сослали бы, она пошла бы следом.

 И наверное, сумела бы стать счастливой. Но вот беда, Лихо не сослали. И даже титула не лишили… он по-прежнему князь, а она… просто купеческая дочь, старая дева…

 — У тебя получилось, — она вытянула руку, невероятно тяжелую, неподъемную почти, — забирай. Я не стану требовать, чтобы ты сдержал слово.

 Странно.

 Ему не должно быть больно, все ведь закончилось, а он кривится. И хмурится. И клыки появились… откуда клыки, если ушла луна?

 — Ева… я волкодлак.

 — Знаю.

 — Не только ты, — он сцепил руки за спиной. — Теперь все королевство знает. Меня уже пытались убить.

 Екнуло сердце, засбоило… но ведь живой, пришел и живой… и значит, повезло.

 — И эта попытка — первая, но не последняя.

 Он заговорил горячо, путаясь в словах.

 — Я боюсь, Евушка, за тебя боюсь… они ведь решат, что если за волкодлаком замужем, то и сама… а может и не решат, просто отмахнуться походя… мне нельзя рядом с тобой. Понимаешь, нельзя! Опасно… для тебя опасно, а я не переживу, если тебя… с тобой…

 — Уходи.

 Евдокия сняла бы кольцо сама.

 И не швырнула, нет, но… камень того и гляди сердце раздавит. И нет покоя в пожелтевших глазах Лихослава… и если бы он, как тот, чье имя Евдокия вычеркнула из памяти, был просто сволочью, ей было бы легче.

 — Прости, оно больше не принадлежит мне, — перстень Лихо отправил в карман. — Мне, кажется, больше вообще ничего не принадлежит…

 Евдокия кивнула и на дверь указала.

 — Ты меня ненавидишь? — спросил он.

 — Нет.

 Если бы кто знал, до чего сложно разговаривать. Кажется, еще слово, и она разрыдается самым что ни на есть позорным образом.

 — Жаль… лучше бы ненавидела.

 Лихо все-таки обнял.

 Поцеловал.

 Зачем? Ведь ничего не исправить и он принял решение… за двоих принял, ее не спросив… а если бы спросил? Она бы плюнула на все… на всех… даже если мама против, а она наверняка против… и Лютик вряд ли одобрит, но Евдокия сумела бы пойти против них.