Ведьмаки и колдовки - Карина Демина

 Кончик сабли мелькнул перед глазами.

 Еще немного…

 …осклабился противник.

 …отступил… и наступил… танец, в котором Лихославу пытаются навязать свой ритм, но он не настолько наивен, чтобы поддаться.

 …а вот сделать вид…

 И клинок трется о клинок, стальная нежность, которая рождает искры… почти страсть… и вершиной ее — острие, которое вскользь, лаская, касается плеча врага…

 Поворот и точка клинком, который упирается в грудь Твердислава.

 — Во блин! — восклицает его товарищ, этакой развязки не ожидавший. А Лихославов соперник вовсе не выглядит огорченным.

 — Думаешь, сможешь от нее спрятаться? — шепотом говорит он, а потом вдруг падает, насаживаясь на клинок, как бабочка на иглу…

 …позже скажут, что умер он задолго до этого удара, который и ударом-то не был…

 …умер накануне, и уже мертвым явился в казарму…

 …и товарищ его, удивляясь этакому обстоятельству, станет удивляться, а заодно уж клятвенно заверит, что идея дуэли бесчестной принадлежала целиком покойному, коий для покойника был слишком живым и инициативным, а сам пан Бельский ничего-то супротив княжича Вевельского не имеет… никак опоили, заморочили…

 …но все это будет пустым и не важным.

 Главное, что в тот миг, когда сабля вошла в мягкое, какое-то ненастоящее тело, Лихо услышал шепоток…

 — Мой, мой…

 — К Хельму, — ответил он, головой тряхнув.

 И ошейник потрогал. Что бы там Аврелий Яковлевич не говорил, но с ошейником оно надежней будет…

 Ветер, скатываясь с крыши лучшей гостиницы Гданьска, смеялся…

Глава 16

 Где так или иначе решаются дела сердечные и не только они

Наверное, можно было вздохнуть с облегчением.

 И Евдокия вздохнула, пытаясь унять непонятную тянущую боль в груди, точно игла засела… и вытащить бы, а она не вытаскивается, и предчувствия дурные только крепнут…

 Радоваться бы надо, а у нее предчувствия.

 И Евдокия трет виски, пытаясь понять, о чем же Себастьян говорит… главное уже сказал, но не уходит. Сидит в кресле, ногу за ногу закинул. В одной руке стакан с лимонадом, в другой — газетенка, кажется, та самая, мерзкая, в которой появилась очередная статья…

 …волкодлаки среди людей…

 …не стоило читать, но Евдокии хотелось хоть чем-то пустоту заполнить…

 — Пожалуй, я пойду, — Себастьян вдруг замолчал, посмотрел как-то странно. Добавил тихо: — Вам бы отдохнуть… Лихо все равно в ближайшее время занят будет.

 — Чем? — поинтересовалась Аленка, которая глядела на живую легенду с немалым подозрением, но хоть бы без прежней своей влюбленности.

 Влюбленность — это боль.

 А Евдокии не хотелось, чтобы сестре было больно.

 — Кем, — поправил Себастьян. — Аврелием Яковлевичем. От него избавиться не так-то просто, потому отдохните… носик там припудрите… глаза нарисуйте. Только, когда объявится, с визгом на шею не кидайтесь. Глупо выглядит.

 И откланялся.

 А газетку, что характерно, с собой прихватил.

 — Знаешь, — задумчиво произнесла Аленка, на дверь уставившись. — Мне отчего-то кажется, что он притворяется…

 — Кажется.

 Не хватало рецидива любовного… Евдокии бы с собственным справиться.

 С визгом на шею?

 Хорошая мысль…

 — Ты улыбаешься!

 — Нельзя?

 — Можно! Нужно! И вообще… а платье уже решила, какое наденешь? Я думаю, что зеленое пока не стоит. Тебе, конечно, зеленый к лицу, но сейчас ты очень бледная… а розовое — слишком по-девичьи как-то… лиловое темное…

 Аленка, распахнув дверь гардероба, самозабвенно перебирала платья, в каждом находя какие-то недостатки, которые оное платье делали недостойным Евдокии. А поскольку нарядов было не так и много, вскоре Аленка произнесла заветное:

 — Тебе надеть нечего!

 Евдокию одежный вопрос волновал меньше всего.

 — Ерунда… там полосатое есть…

 — Оно совсем простое!

 Простое. Домашнее. Тем и лучше, потому что… Евдокия сама не знала, почему. Предчувствие грядущей катастрофы ее не отпускало…

 — Я… пойду прилягу… голова…

 — Все нормально?

 — Да… не знаю…

 — Скажи, что…

 — Ничего… просто устала, наверное. Сколько я не спала?

 Маленькая ложь во благо? Пусть будет, главное, что Евдокии и вправду следует прилечь. Она и сама готова поверить, что это ее беспокойство рождено единственно бессонницей. Так ведь бывает, верно?

 Иррациональные страхи.

 И сон приходит, наваливается, душный, пыльный, чужой.

 Евдокия точно знает, что сон этот ей подарили или, точнее сказать, подбросили, как подбрасывают к дверям дома приблудное дитя, в надежде, что не оставят его лаской…

 …не оставила…

 …и вправду небо серое, стальное, с булатным узором облаков.

 …под ногами мох ковром дорогим, каковые из Першии возят. Ноги проваливаются по самую щиколотку, и идти тяжело, поскольку гуляет земля, ведь ковер поверх водяного омута бросили. Неосторожный шаг — и прорвется.

 Тогда не станет Евдокии.

 С головою уйдет под воду… а там ждут, она знает, видит почти зеленоватых дев в одеяниях из рваных сетей…

 …сестрою кличут.

 Ерунда. Не сестра она им, чужая в этом мире, где мох расцветает от крови, и ползут по только что белому ковру узоры…

 Идти надобно. Куда? Прямо, не останавливаясь, к дубу, молнией расколотому. Дерево это живо той странной здешней жизнью, которая Евдокии видится подделкой под настоящую. Она трогает шершавую кору, которая отзывается на прикосновение дрожью.

 — Зачем пришла, девица? — спрашивают ее.

 Старик в волчьем плаще…

 …или не старик? Руки, что сжимают посох, сильны. А лица не разглядеть, скрывает его низкий капюшон. Но Евдокии кажется, что человек этот смотрит на нее с улыбкой.

 — Зачем пришла? — повторяет он вопрос.

 И губы Евдокии разжимаются:

 — За тем, что принадлежит мне.

 — Хорошо.

 И посох падает на мох, чтобы в нем утонуть. А смуглые, перевитые вязью кровеносных сосудов руки, стискивают голову Евдокии. Лицо под капюшоном приближается…

 А ей не страшно. Любопытно только.

 …холодные губы касаются лба.

 — Это тебе поможет, — говорит Волчий Пастырь, отпуская. — Когда придет время…

 — Спасибо…

 …этот поцелуй, метка, которая остается на Евдокии во сне, меняет мир. И белизна мохового ковра больше не режет глаз, да и омут под ним не пугает.