Шапка Мономаха - Наталья Иртенина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Князь криво, с тоской улыбнулся.
– Вот, добыл себе жалкую славу слепца, пострадавшего от коварства братьев… Клянусь тебе, Медведь, Богом: иных замыслов ни против Давыда, ни против Святополка в моем сердце не было. Не замышлял им ни в чем никакого зла. Веришь ли мне?
– Верю.
– Хорошо, – сказал Василько, будто от веры Добрыни зависело нечто. – Неповинен я. Но за мое тщеславие и гордыню смирил меня Бог слепотой и низложил на это вонючее ложе из гнилой соломы.
– Это сделали люди, – полувопросом отозвался Медведь.
– Десница Божья не остановила их. – Князь снова ощупью набрел на стол, приник к кружке с водой. Напившись, продолжал стоять. – Теперь у меня и слез нет, чтобы жалеть себя… А Давыду мстить не стану, – тихо и твердо произнес он. – Скажи ему, что если не хочет послать Кульмея, пусть пошлет к Мономаху тебя. Передай Владимиру мою просьбу не лить ради меня кровь. Тебе он больше поверит, чем грамоте без печати.
Добрыня, поднявшись, на прощанье замялся.
– Ляхи тебя не получат, князь. Обещаю.
Он шагнул к двери. Обернулся на слепца, стоявшего среди клети, широко для упора расставив ноги.
– Хочешь знать, кто наушничал Давыду о тебе? – простодушно спросил храбр.
Василько, покачнувшись, схватился за стол.
– Кто? – с хриплым придыханьем вырвалось из его горла.
– Туряк и двое других бояр, Василь и Лазарь.
Добрыня взялся за медное кольцо на двери и потянул. Дверь не поддалась. Он дернул посильнее, но лишь сорвал кольцо, плохо укрепленное.
Клеть была заперта на замок. Когда это сделали, он не заметил, все внимание отдав болезненной исповеди князя. На удары и зовы Медведя никто не откликался. Толстая дубовая дверь открывалась вовнутрь, и вышибить ее было нельзя. Добрыня поглядел на заколоченное оконце вверху. Оно было размером с два его кулака.
Лицо Василька, словно судорога, искривила страшная и холодная улыбка.
– Ты сказал, что разговаривал в доме с Туряком. Это он приказал запереть дверь. Я знаю. Они и самих себя перехитрят.
Добрыня растерянно бухнулся задом на скамью.
– Опять.
– Что опять? – спросил князь. Жесткая улыбка будто примерзла к его губам.
– Опять обманом заперли в темнице… Никогда мне не понять людей, – добавил он отрешенно и стал горестно бурчать себе под нос: – Не место мне среди них. Не хочу умереть в клетке как скомороший медведь.
Василько едва слушал его.
– Туряк, Василь, Лазарь. – Он повторял три имени как заклинанье. – Из-за ничтожных советчиков и наушников погибла моя слава. Вот кому воздам по трудам их!
Добрыня скучно и равнодушно смотрел на князя, вновь возгоревшегося местью.
23
Смиренные монахи, придя на киевский княж двор с телегой, испросили позволения забрать тела двух печерских схимников и одного послушника. Князь Мстислав велел дружинникам прогнать их. Но чернецы, рассеянные оружными кметями, вновь с заупокойным пением объявились на Бабином торгу.
Узнав от тиуна, чего они хотят, княгиня Гертруда пришла в ледяную ярость. Одна, без девок, обычно ходивших за ней, забыв о хворях и болях, поспешила в хоромы внука. С криком пройдя по сеням, палатам и горницам, нашла Мстислава в изложне. На девку в его объятиях не посмотрела и клюкой, окованной серебром, стала охаживать внука по голой спине и плечам. Досталось и телесам холопки, с воем выкатившейся из почивальни.
Мстислав, уворачиваясь на ложе от ударов, орал на бабку и звал на помощь сенных холопов. Челядь, однако, не решалась испытать на себе гнев обезумевшей старухи. А князь, набравшийся хмеля, никак не мог ухватить бьющую его палку, пока сама Гертруда не обессилела. Выронив клюку, она упала на ларь у стены и разразилась рыданьем.
– Господи!... Доколе же мне учить их уму-разуму?.. За что мне эта мука – видеть, как порождения мои сами себя губят! Не умереть мне спокойно. И на том свете буду томиться за грехи их!..
Мстислав непонимающе моргал на бабку и двумя руками как защиту держал перед собой клюку.
Наконец княгиня опомнилась. Вынула из зарукавья утиральник и высушила слезы, оправила вдовий убрус на голове. Гордо прямя спину, поднялась. Холопов тут же вынесло в сени.
– Если осрамила я себя сейчас перед тобой, мой внук, и перед челядью, – молвила она, четко проговаривая каждое слово, – то повинен в этом ты, кощунник и язычник. Немедля выдай чернецам тела умертвленных тобой иноков и сто гривен серебра на погребение.
– Чтоб в яму бросить и закопать, серебро не потребно, – ошалевши, заявил Мстислав.
– Немедля! – вновь взъярилась княгиня и, казалось, готова была броситься на внука с голыми руками.
Мстислав в оторопи отшвырнул клюку и боком сполз с ложа. Как был – в исподних портах – стороной обошел бабку и кинулся в сени. Гертруда, приняв от холопа палку, двинулась за ним.
– Срамоту прикрой, охальник, – грозно гремел ее голос по терему. – Чтоб перед отцом и мной предстал как положено. Будет с тебя спрос великий, для чего и по чьим советам умучил чернецов, и как смел, живя у отца, творить в стольном граде богохульное непотребство!
Князь угорело носился по хоромам, не столько отдавая распоряжения челяди и ключнику, сколько убегая от суровой поступи бабки.
– Отстань от меня, старая! – орал он ей, на ходу натягивая рубаху, порты и сапоги. – Помешалась на своих чертовых чернецах!
Княгиня грозила изломать клюку о его спину и без промедления выслать его вон из Киева. Неотступно следуя за ним, она цепко следила, как выносят из погреба на дворе мешки с телами, как укладывают их на монастырскую телегу, как монахам выносят из терема кожаный торок, звенящий серебром, и как те непреклонно отвергают дар.
– Накося! – Мстислав остервенело сунул в лицо бабке шиш. – Брезгуют они твоим серебром!
– Не моим, а твоим, душегуб! – с холодной страстью ответила княгиня и, сильно кренясь на клюку, пошла к своим хоромам. – Ровно в полдень чтоб был у отца! Промедлишь – под стражей приведут! А задумаешь сбежать – погоню пущу. Опозоренным в Киев вернут!
Мстислав яростно сплюнул, а спустя час явился пред очи великого князя Святополка Изяславича. В палату, где князь разбирал дружинные дела и творил суд среди своих мужей, Мстислав вошел уверенно и гордо, со свитой бояр позади. Кроме отца на высоком резном кресле и старой княгини в кресле поменьше на лавках по стенам восседали советные мужи старшей киевской дружины. Святополк был бледен ликом и украдкой, с опасением во взоре поглядывал на мать. Мстислав угадал в его склоненной голове и безвольно опущенных плечах растерянность. Однако Гертруда была полна решимости и каменной твердости за двоих.
– Куда ж так вырядился? – с суровостью спросила она. – Чай не на праздник зван.
Мстислав, одетый в расшитую жемчугом рубаху, подпоясанный золотым наборным поясом, в сафьянных сапогах, горностаевой шапке и в княжеском корзне со смарагдовой пряжкой на плече, коротко поклонился старухе. По губам его скользнула усмешка.
– Для меня праздник зреть мою нежно любящую бабку в добром здравии.
– Не дерзи, наглец! – князь Святополк, отринув растерянность, воспламенил взгляд. – Отвечай, за какую вину без моего ведома умучил троих чернецов. Кто надоумил тебя вредить моим переговорам с ополчившимися на меня князьями? Какой враг насоветовал тебе ссорить меня с Мономахом, когда столько сил приложено к миру?! – Разгорячась собственной речью, князь из бледного быстро стал красным. – Если из-за твоих выходок лишусь Киева, ты вылетишь из Турова, как пробка из корчаги! Без стола останешься! Изгоем пойдешь по миру… добывать себе Тьмутаракань!
С безразличием выслушав угрозы, Мстислав процедил:
– Тысяцкий Коснячич надоумил. А мог бы и к тебе, отец, с тем же советом пойти, да рассудил, что побоишься ты сделать то, что я сделал!
– Чернецов пытать невелико дело, – опешил Святополк перед сыновней откровенностью. – Было б для чего.
– Призовите тысяцкого! – крикнула княгиня боярам.
Пока посылали скорого гонца за боярином Наславом Коснячичем, Мстислав рассказал о том, как поведал ему тысяцкий о погребенных будто бы под иноческими пещерами сокровищах и о чернецах, стерегущих оные. Срывать же переговоры он не намеревался, ибо и не думал умертвлять монахов. Те померли сами от своего же колдовства. А зрели их колдовство и некоторые из мужей: видели, как один из чернецов объялся пламенем, но не горел и муки не испытывал – напротив, хулил князя и смеялся над ним. Бояре из Мстиславовой свиты сейчас же подтвердили сказанное.
Княгиня Гертруда, застонав, прикрыла лицо ладонью, но о чем сокрушается, промолчала.
– Доподлинно ли есть под пещерами сокровища? – осведомился Святополк, покосившись на мать.
– Нету там никаких сокровищ, – отрубил молодой князь. – А Коснячич подкуплен, чтобы не дать тебе урядиться о мире с Мономахом. Мед мне помешал сразу догадаться о том… Если можешь, прости, отец, – повинился он, обнажив голову.