Шапка Мономаха - Наталья Иртенина

– А теперь успокойся и слушай, – сказала княжна, – чтобы мне не пришлось успокаивать тебя пощечиной.

Отойдя от него подалее и отворотясь, она заговорила:

– Ты предлагаешь мне стать твоей женой и тем совершить прелюбодеяние. Ты ведь попович и должен знать слова Писания: кто женится на разведенной, тот прелюбодействует.

– Если следовать во всем Писанию, надобно стать монахом, – горячо возразил княж муж.

– Послушай же, витязь, – обернулась к нему Евпраксия. Голос ее напряженно звенел. – Мой муж, германский император, жестокая развратная скотина. Но я – его жена. То, что Бог сочетал, того люди не разлучат. Это перед людьми я не жена и не вдова. На папском суде наш брак был расторгнут. Но все они, кардиналы и епископы, раздевали меня там взглядами, считая потаскухой, – я видела это ясно в их лицах. Ты сейчас делаешь то же – для тебя я не мужняя жена, а волочайка, к которой можно невозбранно испытывать похоть.

– Ты для меня жар-птица в небе! – вспыхнул Олекса. – Только прикажи – все сделаю, чтобы ты увидела мою любовь.

– Не меня ты любишь, а свою страсть ко мне, как и мой муж. Для любви же, которая рождается между супругами, страсть не нужна, она лишь помеха ей. Задай себе труд, витязь, понять это.

Олекса стоял бледный и огорошенный, будто облитый ведром воды.

– Знать, не мил я тебе, княжна, если так говоришь. А теперь и мне не мила станет моя жизнь. Пропал я. Совсем пропал. До тебя любил боярскую дочь. Кого полюблю после тебя, княжна? – Он невесело усмехнулся: – Невесту Христову, чтоб верней погибнуть? Скажи, Евпраксия!

Она, устав стоять, присела на край книжного ларя, а в руках вертела медную закладку. Не сразу ответила.

– Если женщине нужно поучать тебя, то ты не стал еще мужем, а остаешься отроком, хотя и имеешь силу воина. Господь создал жену помощницей мужу, а не учителем. – Говоря это, Евпраксия не поднимала глаз. – Замужем ли теперь та боярская дочь, о которой ты сказал?

– В девках засела, – угрюмо ответил попович, уязвленный ее словами.

– Тогда женись на ней. И люби крепко.

– Любовь зла, ей не прикажешь!

– Не сказано ли – Царство небесное силою берется? Так и любовь от усилия и трудов рождается.

Евпраксия встала и серой лебедью поплыла к двери книжни.

– Прощай, витязь, – оглянулась напоследок.

С этого дня попович не видел ее в доме. На время, пока в палатах стоит постоем княжеское посольство, Евпраксия Всеволодовна уехала жить к сестре Янке в Андреевский монастырь.

…Олекса уныло проводил взором санный поезд, увозивший княжну с ее невеликим скарбом. Затем сел на коня и поехал в другую сторону, к Золотым воротам, без всякой цели и без мыслей в голове. На перекрестье путь ему срезали открытые сани, вылетевшие с поперечной улицы. Девица в санях кричала со страху на возницу, а тот в страхе за девицу шумел на коня и тянул поводья. Олекса рванул вбок своего жеребца, пустил вскачь, нагнал сани, ухватился за поводья понесшего коня.

Тут и обнаружилось, что у девицы в руке плетка, которой она доставала коня по крупу, и кричала она вовсе не с перепугу. Возница же вопил не столько на коня, сколько на нее, вдруг ополоумевшую. Княж муж соскочил с седла в снег, подбежал к саням, прыгнул на подножку.

– Забава?!

Дочь воеводы сердито смотрела на него, поправляя на голове цветастый плат и сбившуюся шапку. Возница-холоп с причитаньем забрал у нее свою плеть и убежал к коню, увернувшись от кулака Олексы. Вокруг скучились сердобольные бабы, праздные парубки и шумные отрочата.

– Ах, это ты, – снизошла наконец Забава до ответа. – Милая встреча.

– Что творишь, Забава Путятишна? – осердился попович. – Ведь убиться могла! Хорошо, носом на дорогу не вылетела, красу не попортила.

– Фи, – сморщила она точеный нос и прикрикнула на чернь: – Ну чего уставились? Пошли прочь.

Прискакавшая градская сторожа, разузнав дело, принялась разгонять бездельную толпу.

– С тобой хотела поздороваться, Олекса Попович! – с вызовом в очах сказала Забава. – А то ведь не кажешься к нам более. Дорогу совсем позабыл.

– Для чего мне ее помнить, ежели ты сама отвадила меня от своего дома? – неприветливо отвечал княж муж.

– Как отвадила, так и приважу, коли захочу.

Олекса не успел опомниться, как очутился в ее объятиях. Забава стиснула его и тянула на себя, целуя в губы на глазах развеселившейся сторожи. Попович, чтоб не перевалиться, ухватился за край саней, но отбиваться и не думал.

– Тили-тили тесто… – донесся со стороны смех отрочат.

Забава, насладившись поцелуем до головокружения у обоих, отпустила поповича. Засмеялась его ошеломленному виду.

– Слаще ли мой поцелуй, чем ее? – спросила она требовательно, пряча озябшие руки в меховой рукавишник.

– Кого?

– Волочайки Апраксы! Небось она в латынах научилась искусно бесстыдничать. А у нас-то на Руси любовь жарче и уста горячее!

– Да не целовал я ее, – в сердцах сказал попович и спрыгнул с подножки.

Забава Путятишна всколыхнулась, будто ее подбросило на ухабе, взметнула белую руку и звонко смазала ею по щеке поповича.

– А кто позволил тебе срамить меня, боярскую дочь, перед киевской чернью?! – гневно зазвучал ее голос. – Я не потаскуха, чтоб меня посреди улицы зацеловывать!

Упав на сиденье, она велела вознице гнать. Сани сдернулись с места.

– Дура! – крикнул ей вслед княж муж.

Нестройное посмеиванье отроков из сторожи переросло в дружное гоготанье. Цыкнув на них, Олекса взлетел в седло и поехал искать боярина Воротислава Микулича, чтобы просить у него службы.

21

В сенях протопали чьи-то сапоги, в дверь клети затарабанили кулаком. Добрыня, собиравшийся лечь и уже снявший рубаху, тронул задвижку. На пороге увидел двух оборуженных княжих отроков.

– Князь Давыд зовет тебя, Василий, – промолвил один, уставясь на густо-шерстистую грудь Добрыни. – Хочет говорить с тобой.

– А спать князь не хочет? – проворчал Медведь и стал натягивать рубаху.

Подпоясавшись и обувшись, натянув кожух, он подумал, пристегнуть ли к поясу меч. Этот род оружия он недолюбливал, но с палицей являться в княжьи палаты нелепо, а вовсе без оружия срамно для мужа. Однако Добрыня думал не о чести, а о том, что в ночном приглашении князя есть что-то недоброе. Меч он все-таки подцепил.

Отроки топали за ним, наступая на пятки. В сенных переходах, лестницах и гульбищах большого княжьего терема Добрыня в несколько дней научился не плутать. Шел уверенно, как по давно знакомому лесу. Только раз остановился и отодвинул от себя отроков, ткнувшихся ему в спину. Их неотступность ему не нравилась.

– Князь ждет в думной палате, – сказали отроки.

– В думной, так в думной, – согласился храбр и двинулся дальше.

У дверей палаты они наконец отстали, внутрь Добрыня вошел один. Поведя плечами и заткнув большие пальцы рук за пояс, огляделся. Лавки по стенам стояли пустые, в темных углах, куда не доставал свет, никто не таился. Из думных мужей с князем сидел лишь Туряк, боярин до того хитрый, что один глаз у него всегда смотрел в прищур. Добрыня прозвал его «матерым» и приязни к нему не испытывал. Туряк обладал волчьими повадками и человечьим лукавством – эту породу людей Медведь не выносил на дух. Князь же Давыд Игоревич казался ему щенком-волчонком. Он скалил зубы и дыбил шерсть на загривке, но был не опасен – только шкодлив.

– Что, князь, луна спать не дает? – вежливо спросил Добрыня.

– Здравствуй, Василий. – Давыд по привычке смотрел исподлобья сквозь пряди черных волос, нависавших на глаза. Огонь, отражавшийся в зрачках, придавал ему сходство с ночным хищником. – Ночью в голове яснее думы.

– У меня так наоборот, – отозвался Медведь.

– Не беда, – ответил волынский князь. – Думать есть кому. А тебя я призвал для того, чтобы ты еще раз поведал мне, с какими словами прислал тебя мой брат князь Святополк. Садись на любое место.

Добрыня выбрал лавку на равном удалении от князя и от дверей, пристроил меч, чтоб не мешался.

– Может, ты упустил нечто в своем рассказе, а теперь вспомнишь, – с полуусмешкой продолжал Давыд. – Может, и про того чернеца поведаешь, который приехал с тобой во Владимир и живет в монастыре на Святых горах. Да расскажи еще вот что, Василий: давно ли служишь князю Святополку и как так сталось, что он послал ко мне мужа, которого я никогда не видел у него – а я многих нарочитых мужей из его дружины знаю. И боярин Туряк знает, а о тебе никогда не слыхал.

Боярин подтвердил это недобрым взглядом, почти кривым из-за сильного прищура.

– О тебе ведь не скажешь, что ты мал и не заметен.

– На ловах ближе и незаметней меня никто к зверю не подойдет, – буркнул Добрыня.

– Так ты из ловчих в послы выбился? – хмыкнул Туряк.

– Князь Святополк с боярами пил за меня на пиру круговую чашу, – нехотя отмолвил храбр. – И послом я сделался не по своей воле. Да и не по воле князя Святополка, потому как его воля в Киеве нынче коротка. – Давыд Игоревич с Туряком перемолвились немыми взглядами. – А если не привезу ему в скором времени оправдания за ослепление теребовльского князя, то он вовсе своей воли в Киеве лишится. Князь Мономах с другими князьями отберут у него киевский стол.