Нашествие - Юлия Юрьевна Яковлева

и зубы клацнули мимо. Бурмин крутанулся, но хватка была слишком сильна. Лошадь металась из стороны в сторону с испуганным ржанием. Бурмин бросился спиной на старую осину. От удара о шершавый ствол ему вышибло дух, но этого мига хватило. Локтем ударил назад, хватка разжалась. С разворота ударил ребром ладони в шею. Нападавший обмяк, хрипя, сполз спиной по стволу и завалился набок. Бурмин сел сверху, прижал его запястья к земле. Ужас и любопытство боролись в нём, как в человеке на краю пропасти. Взгляд в бездонную тьму был взглядом в будущее. Бурмин боялся того, что увидит, но всё-таки жадно взглянул в лицо тому, кого знал ещё Иваном.

Заглянул. Это не было человеческое лицо, и всё же оно было тошнотворно похоже и не похоже на лицо Ивана. «Так вот как будет и со мной», — пронзила мысль до кончиков пальцев, которые на долю секунды ослабли. Иван воспользовался мигом, боднул в лицо. Резко ударил коленом. Перекатился. Бурмину удалось отпрянуть:

— Иван!

Оно изготовилось к прыжку. Его тело уже двигалось как тело животного: с уверенной экономной грацией. Но в глазах ещё светилось нечто, чего нет в пустом и равнодушном взгляде волка. Было ли это памятью о человеческой жизни или душой, Бурмин не знал и не гадал. Он просто говорил с этим, прямо глядя в жёлтые глаза:

— Иван… Иван…

Оно запнулось. Затопталось на месте, точно звуки имени жгли.

— Иван… — продолжал выкликать Бурмин.

Оно с воем замотало головой, принялось колотить себя по лицу, по темени, рвать когтями по плечам, шее, груди. Бурмин вскочил. Он уже не боялся, вернее, не думал об опасности. Бросился, схватил за голову, развернув страшное лицо к своему, посмотрел прямо в глаза — они распахнулись навстречу, и Бурмин увидел в них страдание и надежду.

— Иван. Ты — Иван.

Оно вскрикнуло, ударило его по рукам, бросилось прочь и с треском исчезло в молодом осиннике.

Руки у Бурмина тряслись, колени ослабели, мышцы горели, он ничего не мог расслышать за шумом собственного дыхания. С трудом перевёл дух, стал звать лошадь, голос казался чужим и слабым. Солнечная тишина вокруг казалась насмешкой. Снова запела малиновка, точно обозначив, что края трещины бытия стянулись, мир снова цел.

Хотя коляска была прекрасная, а дорога даже не слишком разбитая, шестьдесят вёрст по жаре и пыли измотали Облакова, и даже тучные поля по обе стороны не радовали взор. Он был рад снова оказаться в городе — увидеть лавки, мостовые, дома.

— Остановись, — приказал он кучеру, увидев, что в кофейне на Болонной приказчик выставляет окна.

Облаков вошёл, диваны были почти все заняты, посетители читали газеты — столичная мода уже прочно утвердилась в Смоленске. Облаков спросил себе лимонаду.

— Лёд прикажете? — сунулся с запотевшим серебряным жбаном и щипцами официант.

Облаков только махнул: давай.

— И холеры не боитесь?

Облаков обернулся. Князь Несвицкий опустил газету. Чашка с недопитым кофе стояла перед ним. По петербургской моде рядом на блюдце лежал нарезанный ломтиками лимон.

В открытые окна приятно задувал сквознячок, доносился уличный шум.

— Да и вы, гляжу, тоже, — показал на лимон Облаков.

Вид Несвицкого — любезного, элегантного, приличного до кончиков полированных ногтей — приятно успокоил его: вот человек, с которым знаешь, как себя вести, который ничего такого не выкинет.

— Я фаталист, — улыбнулся Несвицкий.

Официант уже занёс холодный осколок в щипцах над стаканом лимонада.

— Не надо льда, — вдруг выставил ладонь Облаков.

Глаза Несвицкого весело заблестели:

— Стратег, как все военные. Где вы уже успели угореть? День едва начался.

Облаков невольно покосился на зеркало напротив — лицо точно было красным, промокнул лоб платком:

— Вы не поверите, откуда я. Из Лысых Гор.

— Ну!

Диван под Несвицким скрипнул, князь подался ближе к Облакову. Тот кивнул:

— Прикладывался к мощам князя Болконского.

— Меня он так и не удостоил.

— Лучше бы и меня тоже.

При воспоминании о лысогорском доме Облакову захотелось кликнуть официанта и взять водки. Остановила его только жара. Облаков осушил стакан. Налил себе ещё лимонаду.

— А как вам княжна? — В умных циничных глазах Несвицкого был искренний интерес.

— Неловкая, некрасивая. Мудрено быть ловкой и весёлой при таком отце.

— Жалко девочку, — покачал головой Несвицкий. — С таким папашей мужа ей не видать. Странно, что он сам этого не понимает, князь-то. Мой отец был высокого мнения о его уме.

— Может, когда-то. Сейчас это совершенный рамолик.

— При вашем появлении он вскочил на стол и закукарекал?

Облаков хохотнул:

— Это бы искупило поездку. Но нет. Я не успел даже толком приступить, как был выставлен вон. Да я был вот настолько… — Облаков насмешливо показал двумя пальцами, — от того, чтобы меня спустили с лестницы.

Несвицкий заглянул в свою чашку, прежде чем отпить:

— Как забавно, не находите? Все эти екатерининские генералы в молодости бешено ненавидели Суворова, а на старости лет так же бешено бросились ему подражать.

Облаков наслаждался прикосновением холодного стакана к своей горячей ладони.

— Не знаю, Суворову ли он подражает. Никакого высокого смысла я за его паясничаньем не увидел. Просто вздорный старик, деревенский тиран.