Нашествие - Юлия Юрьевна Яковлева

преамбула. Мне необходимо знать о господине Бурмине как можно больше, и я счёл, что его старинный друг, как никто другой, сможет ответить на мои вопросы.

— Вы что же, подозреваете его в чём-то?

— А вы, гляжу, не слишком удивлены такому предположению.

Мягкое лицо Облакова как бы полыхнуло изнутри. Такой, как Норов, не имел права на подозрения против таких, как Бурмин, как сам Облаков. Он глянул сквозь Норова как сквозь пустое место:

— Ежели вам необходимо что-то узнать о господине Бурмине, вам следует адресоваться к самому господину Бурмину.

Генерал уже взялся за ручку, чтобы покинуть кабинет, когда в спину ему прошелестело почти насмешливо:

— И всё же, ваше сиятельство, вы не были слишком удивлены.

Облаков подумал было… Но толкнул ручку и вышел.

На полке у зеркала лежала большая летняя шляпа, низко свисали ленты. Очевидно, брошена после прогулки. У Бурмина защемило сердце. На лестнице раздались важные шаги лакея. Бурмин поспешно отвернулся от шляпы. Лакей Ивиных спускался, словно даря себя восхищённым подданным.

Бурмин невольно засмотрелся на его красивое гордое лицо. Оно казалось смутно знакомым. «Разве? Откуда бы мне его знать?» Король-лакей рёк:

— Её сиятельство изволили уехать.

Бурмин растерянно глянул на шляпу, которая удостоверяла, что Мари дома. Лакей скосил глаза тоже, но остался невозмутим, непроницаем — и безупречно почтителен:

— Прикажете что-нибудь передать?

Бурмин на миг задумался.

— Я оставлю записку.

Лакей наклонил стан.

— Прикажете подать бумагу и карандаш, — то ли спросил, то ли сообщил. Вышел в небольшую дверь в прихожей.

Бурмин снял перчатку. Провёл пальцем по краю шляпы. Ему казалось, соломенный край режет по сердцу.

Дверь позади чуть не ударила его. Он отдёрнул руку, обернулся. Облаков на миг остолбенел. Потом улыбнулся:

— А, Бурмин!

За его спиной Облаков увидел в зеркале шляпу жены. Странное выражение промелькнуло на его лице, улыбка вышла кривоватой.

Бурмин не успел ответить. Лакей вырос перед ними. Лицо было непроницаемо, как поднос, который он держал в руках. На подносе опрятно лежали нарезанная бумага и карандашик в серебряной ручке.

— Её сиятельства нет дома, — сообщил. Не шевельнув и бровью, подвинул шляпу барыни. Поставил поднос на столик у зеркала. Принял шляпу и перчатки у Облакова.

— Ступай, Яков, — приказал генерал. Оправил на талии шарф. Оправил галстук.

«Точно всё ему стало тесно», — заметил Бурмин. Обоим было неловко. Оба старались не смотреть на шляпу, которая притягивала их взгляды, будто вместо лент были ядовитые змеи.

— А, вот славно, — заговорил Бурмин. — Я было не застал вас дома.

— Теперь застал, — с улыбкой вскинул руки к волосам Облаков, — меня. Пообедаешь?

Бурмин покачал головой.

— Что ж. Передам Мари привет. Ты знаешь, как ты нам обоим дорог.

— Я тоже был рад.

Они обнялись.

Бурмин надел шляпу и направился к двери.

— Скажи… — Облаков замялся.

Бурмин обернулся. В голубых глазах Облакова увидел смятение.

— Скажи мне как другу, — теперь уже твёрдо повторил тот, — у тебя есть основания думать, что тебе… стало хуже?

Вопрос неприятно удивил Бурмина:

— Почему ты спрашиваешь?

— Просто ответь.

Бурмин несколько мгновений смотрел в его честное доброе лицо.

— Нет. Таких оснований нет.

И вышел.

Облаков схватил шляпу жены и взлетел по лестнице, не видя ничего, кроме серых и красных мушек перед глазами, не слыша ничего, кроме гула в висках: «Один из них двоих лжёт… один из них лжёт». Либо Мари лгала Бурмину, что её нет дома, но почему? Либо Бурмин лгал, что не застал Мари, и причина не вызывала вопросов. Шёлковые шляпные ленты трещали от взмахов руки, как вымпелы.

— Мари? Мари?

Жена оказалась там, где он и думал её найти. За сложенным ломберным столиком в гостиной. Перед ней лежала раскрытая книга. Стояла чернильница. Рядом — стопка крупно исписанных бумажек.

— Ты рано, — подняла голову жена.

— В прихожей я столкнулся с Бурминым. Он уходил и был огорчён, что никого не застал.

Посмотрела на шляпу. Щёки её порозовели.

Муж поднял шляпу, перешёл на французский:

— Вы ничего не желаете мне объяснить?

Она нахмурилась. Отставила перо. Скрестила руки на груди — и тоже перешла на французский:

— Я должна?

— Нет.

— Прекрасно.

— Вы завтра же уезжаете в Петербург.

Розовая краска превратилась в алую. Но голос Мари был спокоен:

— Вы в чём-то меня обвиняете?

Облаков помолчал. Бросил шляпу на диван. Остановился перед раскрытой орамкой с портретами детей:

— Нет. Война начнётся со дня на день. Поэтому я хочу, чтобы вы немедленно уехали.

— Разве мы не в безопасности здесь? — В голосе её был вызов.

Облаков взял рамку.

— Разве не вы говорили, что армия